«МН»: Давайте начнем с того, что дадим определение хипстер.
Шулинский: Хипстерство возникло в Америке, а именно в Нью-Йорке, в районе Ульямсбург. Собственно говоря, хипстер — это Вуди Аллен. Каким мы видим Вуди Аллена? В вельветовых зеленых брюках, в мешковатом свитере, в кроссовочках — это и есть хипстер. Но, в отличие от Вуди Аллена, рядовые хипстеры как бы ничего не делают, они просто сидят за чашечкой кофе, болтают, жалуются на жизнь. На этом их рефлексия заканчивается. У них нет никакого продукта жизнедеятельности. Есть форма: зауженные брюки, кроссовочки. Потом проходят годы, и либо они становятся лузерами, либо переболеют хипстерской болезнью и станут нормальными людьми.
«МН»: Это Нью-Йорк. А что в России?
Шулинский: Русский хипстер — это особая тварь. Они выглядели не так. Вспомните, всегда были зауженные брюки, была определенная прическа (какое-то пост-эмо), узкая куртка. Это были своеобразные модники. У американцев и возраст повыше был, они были уже осознанными.
Они отказались от работы или предпочитали какой-нибудь дауншифтинг.
Хипстеры были первыми, кто поехал на Бали и понял, что там можно подолгу сидеть.
Нельзя смешивать наших и западных хипстеров, это две абсолютно разные категории. Наши скорее делали вид, ведь хипстером не надо быть, хипстером достаточно казаться.
«МН»: Поясните.
Шулинский: Многие играют в лузеров. Быть лузером в какой-то момент стало модным. «Я не буду таким, потому что все вокруг полное говно, и работать с ними — это работать с говном». У них были дикие, завышенные требования к работе. Знаете, как хипстер приходил на собеседование? Ему говорят: «Сколько вы хотите получать?» Хипстер отвечает: «Я хотел бы получать 400-500 тысяч рублей». «Подождите, какой у вас опыт работы? У нас совсем другие цены на вашу позицию». А он: «Я никогда не работал, но я очень многое могу, во мне очень многое есть». Вот таких собеседований я провел уйму. Ко мне приходили люди с завышенными требованиями и ожиданиями по зарплатам, но при этом делать они ничего не хотели и у них не было никакого опыта работы. Это было типичное хипстерство. Наследие хипстерства в этом отношении мы до сих пор переживаем.
«МН»: Как хипстерство пришло в Москву?
Шулинский: Как все приходит… У нас же много тем в Москве. Мы или из Англии хватаем, или из Америки. Вот кто-то подхватил в году 2008-м. Сначала было незаметно, а потом вокруг журнала «Афиша» сложилось комьюнити, которое и стало зваться хипстерами.
И пошла тема, что хипстеры — это некие революционеры, они, мол, делают революцию в Москве, меняют город, делают велодорожки…
«МН»: Кстати, об урбанистической революции в Москве.
Шулинский: Хипстеры сами для Москвы ничего не сделали. А сделал Сергей Капков. К нему можно по-разному относиться, но отрицать то, что он выдающийся менеджер, невозможно. Что сделали хипстеры? Например, в какой-то момент возник фестиваль Omnivore, там стали работать хипстеры. Они придумали всякие кафе, но это все очень быстро закончилось, потому что хипстер не способен к кропотливому труду. Хипстер способен к быстрой сенсации, а работать в ресторане каждый день — это закупать продукты, платить за аренду и так далее. Поэтому эти хипстерские кафе и сдулись очень быстро. И вообще, все, о чем хипстеры говорили, очень быстро прошло.
Те музыканты и артисты, которые называли себя хипстерами, некоторые из них, кто до сих пор еще на плаву, уже не называют себя «хипстерами». Эта детская болезнь левизны прошла.
«МН»: Давайте как раз немного о музыке. У субкультуры должно быть музыкальное сопровождение.
Шулинский: Тогда появилось очень много англоязычных групп – Motorama, Pompeya, – которые играли такую музыку, которую можно назвать хипстерской. Что-то среднее между Oasis и хаусом. Мне это никогда не было близко, но такое время было. Плюс был клуб «Солянка», хипстерская мекка. Он не просто работал на хипстеров, он сотрудничал с хипстерами. Даже несмотря на то, что «солянковские» лидеры были гораздо старше, они умело эксплуатировали тему: брали хипстерских фейсконтрольщиков, хипстерских диджеев.
Но мне всегда казалось: в плане музыки все, что делали хипстеры, было не просто вторично – вторично для нашей страны достаточно хорошее слово, даже комплимент. Это было троично, четвероично, это было просто неинтересно.
«МН»: «Солянка» закрылась, потому что хипстеры закончились?
Шулинский: Ну да, постепенно и она закончилась. Но закрылась она, потому что закончились деньги. В последние годы она не была популярной, но могла бы жить и работать. Вы знаете, любой клуб, любой театр имеет срок годности. Может быть, действительно ошибка была в том, что они сделали ставку на хипстеров. Можно было сделать ставку на состоятельную публику, но для клуба это тоже нелегко.
«МН»: Хипстер тоже человек не очень бедный, разве нет?
Шулинский: Хипстер может быть любым: может быть и богатым, может быть и бедным. Он никакой, понимаете? Он потребитель. Я помню, сидел со своим другом писателем. Он говорит: «Господи, как я ненавижу хипстерские кафе, что в Москве, что в Берлине, потому что на этих стульях невозможно сидеть». Если это можно так назвать, то хипстерство — это, в какой-то мере, очень нарочитая протестантская культура. Быть хипстером — подчеркнутое неудобство, подчеркнутый минимализм в дизайне. Но я больше иллюстрирую какие-то западные варианты. Я не могу вспомнить... Все, что открывалось в России, эти кафе с тефтельками или какими-то крабиками, очень быстро закрывались, не жили больше года-двух. Все это было сделано непрофессионально. Репрезентативно, исторически, наверное, это все равно сыграло свою роль. Такой кухонный энтузиазм привел к тому, что люди заразились этими идеями, каждый хотел открыть свое кафе, сделать свою кофейню. Культ кофе, я считаю, тоже связан с хипстерами. Я пытаюсь найти что-то положительное…
Сейчас, когда мы реально стали одной из гастрономических столиц мира, можно предположить, что это как-то связано с тем, что когда-то были хипстеры, чьи имена мы не помним уже.
Их болтовня, их дрожащая чашечка кофе в манерно и причудливо изогнутой руке – может быть, это все сказалось.
«МН»: Чем дольше мы говорим, тем сильнее у меня чувство, что хипстеры – это вообще не субкультура.
Шулинский: А что вы имеете в виду под субкультурой? Знаете, в наши годы, в 1980-е, в нашей компании (из которой потом вырос «ПТЮЧ»), было определение «пыльные». Пыльные – это те, кто занудствовал, ходил в круглых очках, несмотря на прекрасное зрение. Они были не то что грязноватые, они были пыльные. Они много говорили «ибо», цитировали разных Лао Цзы, Чжуан Цзы, слушали группу King Crimson, которую мы тоже любили, но все это было с такой нарочитостью! Это были пыльные, подвальные люди. Они сидели в подвалах, ничего не делали. Это была такая апологетика лузерства.
Так вот, я думаю, если и определять субкультуру хипстеров, то это была поэзия лузерства, в чем-то схожая с романтизмом.
Это была поэтизация лузерства, обоснование того, почему они ничего не могут делать или не должны. «Почему я ничего не делаю, а только кофе пью? Потому что все они говнюки, у меня одного есть вкус. И ничего здесь не будет, а то, что я могу предложить, это тоже вряд ли сложится, но я попробую». Вот такая апологетика лузерства.
Если выводить понятие субкультуры, то все-таки у хипстеров были формальные признаки: определенная одежда, определенная музыка, клубы, не только «Солянка». Но объединяющей их идеей была позиция лузерства: «Все лохи, а мы – герои». С другой стороны, можно сказать, что кто-то из них занимался социальными проектами, еще чем-то. Но это все были проекты или прожекты. Помню, тогда появилось слово «лонч». Не ланч, а именно «лонч», «залончевать». Все стали ходить на «лонч» и обсуждать свои проекты. Дело было не в результате, дело было в процессе. Результат лузеру не нужен, лузеру нужен бесконечный процесс, чтобы оправдывать свое лузерство. Вот вокруг этой идеи и объединялись хипстеры.
«МН»: Я правильно понимаю, что хипстеры, как явление, сошло на нет?
Шулинский: Абсолютно.
«МН»: Есть лузеры и есть те, кто чего-то достиг?
Шулинский: Да. Хипстер стал обычным интеллектуалом, а может и, например, профессором. А мог стать лузером полным, стоять с бутылкой пива и проклинать все вокруг. Те мужики, которые сидят на лавочках – ну, не совсем спившихся маргиналов я имею в виду, – пьют пиво, обсуждают и ругают всех и вся, как все стало ужасно и как было прекрасно — это и есть бывшие хипстеры.
«МН»: Какое наследие они оставили?
Шулинский: Прямого — никакого. Но, они, по крайней мере, поучаствовали в пиаре московских изменений Капкова. Не в осуществлениях, а именно в пиаре. Кроме того, они все-таки запустили какие-то медиаресурсы, достаточно модные. И гастрономические проекты: вокруг фестиваля Omnivore было много хипстеров. Я думаю, что это движение, субкультура, это, конечно, пенка. Но у компота должна быть пенка. Когда что-то варится, сначала выплывает вот эта пенка. Может быть, в Москву сейчас не приходили бы «мишлены», не было бы столько очаровательных ресторанов и кафе, если бы много лет назад хипстеры не начали петь свои заунывные песни.