«МН»: Давай начнем с определения. Кто такой московский хипстер, когда он возник и почему.
Антоновский: В 2011 году московская молодежь была во многом очарована западным миром. Казалось, что-то подобное может сформироваться и здесь, если зайти снизу и понаоткрывать достаточное количество заведений, которые будут выглядеть так же, как там; бургерные или барбершопы. Конечно, это только вершина айсберга, один из симптомов этой идеи. Но так или иначе в стране все шло наверх, и казалось, что счастье скоро наступит. Какое счастье, что за счастье? Никто не понимал.
Сама по себе культура хипстеров зародилась в первую очередь на усталости от наемной работы. Появилось ощущение, что вокруг начинает формироваться новый, чудесный мир. Развивался интернет, запускались стартапы, возникло новое мировосприятие — вдруг оказалось, что необязательно сидеть в офисе, можно реализоваться и вне какой-то корпорации.
«МН»: Действительно же многие верили, что Москва вот-вот превратится в Нью-Йорк. Помимо барбершопов и бургерных, появлялись велодорожки — какая-то немыслимая на тот момент в городе вещь. Люди начали ездить на работу на велосипедах, хотя до этого видели такое только в кино. Подобное ощущение сформировалось и вне хипстерской культуры — у людей с деньгами возникла мода на лофты, как в Нью-Йорке. Я на днях читал «Афишу» того периода. Рецензию на бар: «Коктейли — как в Нью-Йорке».
Антоновский: Тогда человек, если попадал в заведение, которое ему нравится, говорил: «Слушайте, я как будто не в Москве!». Это был суперкомплимент, высшая степень похвалы. Сейчас это просто смешно, а тогда — лучшее, чего владелец заведения мог добиться.
«МН»: Когда вы открывали первый барбершоп, вы чувствовали, что эта культура вот-вот в Москву придет?
Антоновский: Я могу говорить только за себя. Это ж мои партнеры придумали. Я не чувствовал, что что-то придет. Я скорее оперировал своими ощущениями, которые были отражением общего процесса. «Как можно сидеть на одном месте, за своим столом, когда вокруг столько интересного происходит?» «Фейсбук», «Инстаграм», айпэд, все обсуждают истории, как какие-то чуваки запустили какую-то ху*** в интернете и заработали миллиарды. Дело не в деньгах, а в ощущении того, что вокруг кипит новая, чудовищно интересная, насыщенная жизнь! А ты сидишь как идиот. Конечно, тебе хочется туда — в эту жизнь. Помню, все тогда вдохновлялись журналом Monocle. Он же про таких предпринимателей, которым не сидится на месте, про открытый мир, путешествия, маленькие магазинчики/лавочки/бизнесы. Конечно, хотелось быть частью всего этого.
Хотелось походить на героев журнала «Монокль» или сериала How to Make It in America.
«МН»: Как ты относишься к утверждению, что хипстеры — последняя русская субкультура?
Антоновский: Думаю, это вообще последняя мировая субкультура, если не считать сторонников движения BLM и феминисток субкультурой, потому что они пока не оформились. Хотя, в принципе, нет. Она оформляется на наших глазах. Последователи новой этики, к которым я и себя отношу, — это вполне уже субкультура с набором атрибутов, качеств. Субкультура — это же не просто какие-то качества, которые касаются внешнего вида и того, в какие места ты ходишь. Мне всегда казалось, что главным и, в принципе, единственным условием существования субкультуры является протест. Против не устраивающего образа жизни, против отцов, собственно говоря. Так было всегда, начиная с модов, которые, по-моему, появились в Англии в конце 1950-х и протестовали против своих заскорузлых отцов, которые сидели-пердели в пабах и пили пиво. Моды начали делать ровно обратное: слушать модную музыку, классно одеваться и так далее.
«МН»: Чем закончился протест хипстеров?
Антоновский: Победой корпораций, конечно. Как и все в этом мире. Все заканчивается победой корпораций — капитализмом в его худшей форме.
«МН»: Те же «Фейсбук» и «Инстаграм» стали огромными корпорациями.
Антоновский: Абсолютно! В свое время протест против корпораций заставил мальчиков-вундеркиндов бросать гарварды, грубо говоря. Марк Цукерберг протестовал против корпораций. Но они сами превратились в корпорации, чудовищные, монструозные.
«МН»: Вернемся от глобальной идеи к локальной — московской. В какой момент все закончилось и почему?
Антоновский: Думаю, все закончилось с Украиной и Крымом. Условно, российское хипстерство было про слияние с Западом. Его сверхидея и самоцель заключалась в том, чтобы сделать из Москвы Нью-Йорк, из Питера — Берлин или Лондон. До 2014 года на это была какая-то надежда, наверное. Сложно сказать. Может, все само собой бы сошло на нет. Но Крым все обрубил. И все закончилось.
«МН»: Закончилось чем? Одна национальная идея отменила другую? Люди разочаровались в том, во что верили, и сами сменили идею?
Антоновский: Думаю, закончилось взрослением. Взросление происходит, когда у инфантильного человека что-то случается в жизни. Взрослый человек способен мириться с реальностью, которая вторгается в его жизнь. Хипстеры, особенно в московском виде, — это чудовищно инфантильные люди. Что я под этим подразумеваю? Живут в своем выдуманном образе. В какой-то момент в этот образ вторглась реальность — в виде Крыма, например, или чего-то еще (внутренней государственной политики), а хипстеры, будучи глубоко инфантильными, этого не выдержали. Их фантазия рассыпалась, и они остались ни с чем. У многих началась депрессия. Практически личный психологический кризис.
Ты долго живешь в фантазии, в таком очень уютном мирке, а потом реальность разбивает этот кокон и оказывается совсем другой, не такой, как ты ее себе представлял.
«МН»: Можно ли сказать, что незадолго до этого, скажем, с 2010-го по 2013 год, эта фантазия вполне себе была близка к реальности?
Антоновский: Она всегда была выдуманной. Ты смотрел фильм «Стиляги»? Там есть момент, который идеально иллюстрирует то, о чем мы с тобой разговариваем. В конце фильма к главному герою обращается его друг, только что вернувшийся из Америки: «Ты знаешь, что в Нью-Йорке стиляг нет?». И герой не хочет этому верить. То есть это было уже тогда.
«МН»: Но это немного другое. До 2014 года у нас был курс на сближение с Америкой, росли цены на нефть, росло благосостояние. «Стиляги» — это история про людей, которые мечтают об Америке, находясь в Советском Союзе. Это абсурдно само по себе. А в 2011 году мечтать о чем-то подобном — как будто не так абсурдно.
Антоновский: С одной стороны, да. С другой… У стиляг не было шанса поехать в Штаты. А в 2011 году у людей такой шанс был: поехать, посмотреть, и от этого их желание сделать что-то подобное в Москве только росло.
Отвечая на твой вопрос: фантазия о лучшем мире, о западном мире была всегда. Она была в 1980-е, в нулевые. Просто хипстеры в какой-то момент эту мечту подхватили.
«МН»: Какое наследие после себя оставила тусовка московских хипстеров? Велодорожки, например, повсеместные — это же абсолютная их заслуга; «Парк Горького».
Антоновский: После хипстеров ничего и не осталось толком, кроме велодорожек, парков, понятия счастья в городе. Понятно, что парки — это классно. Велодорожки — тоже неплохо, на велосипеде довольно прикольно ездить. Первыми про это заговорили именно хипстеры: давайте сидеть в парках, давайте ездить на велосипедах, давайте откроем маленькие кафе.
«МН»: По твоим ощущениям, могло ли что-то пойти по другому пути у этой субкультуры?
Антоновский: Нет, не могло. Она в любом случае существует внутри какой-то инфраструктуры, в скелете общества, экономики и так далее. А этот механизм заточен на то, чтобы все превращалось в довольно неприятные капиталистические образования.