Земля в случае «Иерусалима» представлена в основном районом Боро в Нортгемптоне, малой родиной писателя, и бесконечным множеством его обитателей. Однако Мур описывает бедный и неблагополучный кусок Англии не как муравейник, а как место, где живут люди, каждый из которых уникален: на огромном полотне ему удается показать множественные связи, объединяющие его жителей, которые незаметны и не ценятся в мире, который работает за счет денег.
В центре романа — история Альмы Уоррен и ее семьи: ее брат в детстве чудесным образом буквально воскрес из мертвых, а во взрослом возрасте начинает вспоминать то, что видел в состоянии между жизнью и смертью, и думает, что сходит с ума.
Художница Альма, с одной стороны, напоминает Трэйси Эмин, а с другой, явно является эманацией самого Мура: странная, местами пугающая, но добрая и видящая больше, чем обычный человек, Альма (даром что имя ее значит «Душа») понимает, что своим искусством может помочь Боро в борьбе со злом. Она пишет картины по мотивам видений брата и представляет их на выставке в конце романа.
«Иерусалим», очевидно, задуман в диалоге с модернистской прозой, недаром тут даже есть линия о дочери Джойса, заключенной в психиатрическую больницу. Как в «Улиссе» или «Миссис Дэллоуэй» Вирджинии Вулф, на первом плане романа Мура проходит совсем мало времени, которое насыщено множеством микрособытий и мелких деталей из повседневной жизни обитателей Боро. Однако множество линий с героями из разных эпох, а также с оставшимися в Боро призраками, ангелами и демонами создают эпический эффект и оказываются ближе романам Дэвида Митчелла.
Ключевое отличие от эпоса здесь в том, что ни одна история не является историей человека у власти, исключительного в эпическом смысле: все жители Боро — это простые люди, которые сводят концы с концами. Даже средневековый рыцарь, везущий иерусалимскую реликвию в эти земли описан не как Герой, но как один из многих людей.
Главное, что в каждой главе подчеркивает Мур, — это борьба человека со своими демонами, его отношения с божественными началами и его связи с другими людьми, его существование в сообществе. История Боро в «Иерусалиме» — это как раз история места и его жителей как сообщества, которое постоянно оказывается преданным властями и разобщенным.
«В основном ему было по душе по-прежнему жить на любимой малой родине, кроме тех случаев, когда он замечал, что любимая мертва уже лет тридцать и давно разлагается». Эти слова спивающегося и безработного поэта Бенедикта, который соотносит себя с классической для Англии фигурой поэта-романтика Джона Клэра, можно легко соотнести с мыслями самого Мура. В итоге весь роман в деталях показывает нам историю утраты или, как говорит Альма о своих картинах, «мифологию утраты», знакомую любому жителю России, наблюдающему за жизнью вокруг себя.
На героев «Иерусалима», проживающих в современности, смотрят плакаты застройщика NEWLIFE, в котором легко увидеть «Донстрой» или любой другой из множества агентов разрушения сообществ, перекраивающих пространство на свой лад.
Главным средоточием зла, как в прямом, так и в метафорическом смысле, становится мусоросжигатель «Разрушитель», находившийся долгое время посреди Боро. И хотя физически его больше нет, ощущение, что весь мусор в понимании сильных мира сего должен отправиться в Боро, многократно подчеркивается самими героями романа. Здесь неожиданно появляется довольно яркая параллель между гигантским романом и великой поэмой Евгении Некрасовой «Музей московского мусора», в которой тоже переплетаются времена и остается то же ощущение метафизики зла, связанной с отходами и отношением власти к людям как к мусору.
Другое произведение, сравнение с которым напрашивается, это комикс Ричарда Макгуайра «Здесь», в котором одно место на карте, всего несколько метров пространства, показано на протяжении тысячелетий. Сменяются поколения, а до них на месте людей были животные, а после будет океан, но само это место было и будет, оно тоже живое, и преобразования, которые с ним происходят, — это его личная история.
Но если пафос Макгуайра был в том, что земля не принадлежит нам, то у Мура идея скорее в другом: мы живем, не имея возможности влиять на то, что делается с нашей землей. Не нашей как источник ресурсов или денег, но нашей как нашего прошлого и настоящего, нашей как места, где жили предки, и которое мы хотим оставить потомкам, нашей — как места, где мы можем что-то изменить.
В основе романа Мура лежит его собственный опыт жизни в Нортгемптоне, в центральной Англии — месте, которое могло бы быть благословенным, но является одним из ярчайших примеров социального неравенства в Соединенном Королевстве.
Как размышляет Генри, другой герой «Иерусалима», «Просто как будто те, кто пишет всякие книжки об истории, в упор не замечали Нортгемптона, словно на нем лежала пелена либо они были как кони с шорами, а город целиком попадал в слепое пятно». Эту несправедливость Мур, очевидно, и решил исправить еще много лет назад.
Боро — это район, который долгое время существовал как помойка Нортгемптона благодаря установленному там мусоросжигателю. В XX веке в Боро также оказывались все виды угнетаемых и неблагополучных групп населения в стране: мигранты, наркозависимые, люди, живущие за чертой бедности. При этом история Боро — это также история английской культуры: в Нортгемптоне в психиатрической больнице до своей смерти пребывал Джон Клэр, именуемый современными критиками самым важным поэтом рабочего класса, которого породила Англия. В том же заведении провела последние десятилетия жизни дочь Джеймса Джойса Лусия.
С Нортгемптоном так или иначе связаны еще многие ключевые фигуры английской культуры, в том числе автор одного из самых знаменитых церковных гимнов всех времен «О, благодать» (Amazing Grace), преподобный Джон Ньютон.
В основном незримо либо в виде раскиданных по тексту отсылок и цитат предстает здесь и житель не Нортгемптона, но главный этический и эстетический ориентир Мура — поэт, художник и мистик Уильям Блейк, в диалоге с которым написаны многие произведения Мура (в частности, его культовый комикс, нарисованный Джоном Кэмпбеллом, «Из ада»).
Блейк — автор другого ключевого гимна в истории европейской культуры, «Иерусалим», ставшего гимном Англии. Однако в «Иерусалиме» Блейка Лондон — столица империи — предстает одновременно и раем, и адом. Это, как и многие другие стихотворения визионера, является не восхвалением империи, но предупреждением о том зле, которое современность несет в себе.
Слой за слоем Боро обрастает одновременно географическим и культурным ландшафтом: последний — это и архитектура, и инфраструктура, и история жителей. Вводя каждого нового героя, будь то несостоявшийся поэт, секс-работница или эмигрант, Мур делает их не менее важными, чем именитые жители Нортгемптона.
Сами герои думают о знаменитых фигурах, как о ком-то из другого мира, размышляют о том, можно ли судить их по тем же правилам, что и других людей — они также далеки от обычных людей, как сверхъестественные обитатели Боро. Но по Муру, это разделение искусственно и является результатом разобщения, которое приносит с собой капиталистический строй — осмысление человеческой жизни как более или менее ценного товара на бесконечном рынке.
Именно в такой интерпретации реальности человеческие жизни могут иметь разную ценность, а человеческие отношения могут быть менее важными, чем отношения товарно-денежные. В свое время именно такое разобщение и обесценивание человеческой жизни предрекал Уильям Блейк, говоря об адских машинах. «Адский» в данном случае — не преувеличение, ведь мир «Иерусалима» Мура, как и миры Блейка, на регулярной основе общавшегося, по его собственным словам, с ангелами, не ограничивается горизонтальным общением.
Метафизика у Мура — это метафизика зла. Возможность общения с ангелами, умение замечать призраков показывает героям, что они живут в аналоге ада, который сами могут преобразовать в небесный Иерусалим, если сплотятся, увидят мир вокруг себя, а еще если им перестанут мешать. Скорее всего, преобразование это возможно лишь умозрительно, но стремление к совершенству, стремление к добру, стремление к изменениям важнее, чем их достижение.
Английский маг показывает каждого героя в своем стеклянном шарике, говорит на языке каждого героя (поэтому перевод на русский, при том что к нему есть масса вопросов, это все же титанический труд, заслуживающий огромной благодарности) и одновременно показывает, как стеклянные сосуды на самом деле сообщаются.
Тем не менее это не роман, критикующий людей, которые не умеют сплотиться и отстаивать свои права в определенной системе, но жесткая критика самой системы, в которой каждый человек во всей своей индивидуальности, со своей бессмертной душой и свободной волей не может дать решающий бой. Даже выставка Альмы — плевок в сторону системы — это лишь маленький шажок в сторону того, чтобы дать людям возможность выйти за ее пределы.
Весь мир «Иерусалима» держится на противоположностях: с одной стороны лежат забвение, насилие (сексуальное и политическое), заключение, а с другой — сохранение, искусство как способ борьбы с насилием и с забвением, свобода перемещения (не даром герои, живые и мертвые, постоянно передвигаются по улицам Боро).
Это часто громоздко выписанный мир, не всегда оправданно многоязычный, и, конечно, он пугает своей безнадежностью. Но все же необходимо помнить, что среди адских машин Мура можно различить и ангелов — в этом мире есть место самым настоящим чудесам. В отличие от библейского ада мир Боро разный и предполагает возможность изменений не только в худшую сторону.
Гигантский том Мура, которым можно больно ударить человека и который очень трудно дочитать до конца, это тоже такой маленький, но единственно возможный шажок, на который его автор положил долгие годы жизни как активный гражданин и житель Боро, в частности два года выпускавший независимый андерграунд-журнал Dodgem Logic, посвященный его родному городу и его культуре и контркультуре.
Мур годами собирал материалы, чтобы создать свой собственный миф об утрате, о времени, которое проходит сквозь пальцы, и о том, как проснуться и увидеть мир вокруг себя. Многие критики обвиняют роман в неадекватной пафосности и нечитабельности, а Мура — в модернистских замашках, которые давно устарели (тут и бесконечная языковая игра, и неомифологизм, и бессчетные отсылки к британской и мировой культуре). И нельзя сказать, что пафосности или модернистских замашек в романе нет.
Но трудно себе представить, как еще Мур мог создать полотно, которое должно в прямом смысле магически воздействовать на читателя, побуждать к прямому действию, а еще помещать западного человека XXI века в мир, где добро и зло, рай и ад реальны. Дело в том, что как и Блейк, Мур видит политическое как метафизическое и на это хочет открыть глаза своему читателю.
Получится ли, бог ведает, но важнее понимать, что даже пятьдесят страниц «Иерусалима» дадут читателю опыт соприкосновения с миром, который ни до, ни после он не получит. Как и «Улисс», этот роман создан не для того, чтобы быть прочитанным за пару недель, но чтобы мы потихоньку время от времени черпали оттуда то, что он может и хочет дать.
