В Москве можно забыться. Я понял, что это главное качество лучшего города на планете. Петербург, например, приумножит всякое состояние, будь то печаль, тоска или детская радость. Смоленск не заметит моих мыслей. Кострома заставит подумать о земле, о тело которой спотыкаются ноги. А Москва поймет и простит, подарит перо и три чистых листа, с которых начнутся новые повесть и жизнь.
Я переехал в столицу весной 2015 года. Карманы были пусты, а голова забита революционной идеей и желанием частого размножения без логичных последствий.
На первое время родственники приютили меня и мою девушку-стриптизершу в Царицыно. Название улицы я не помнил и, вероятно, даже не знал. Но целый месяц автобус, идущий от метро, вез меня, пять бабушек и сто тридцать семь билингвов-гастарбайтеров к месту, которое тетя гордо называла «Дендрарий». В Дендрарии мы жарили шашлыки, пили вино модной фирмы «Каждый день» из картонной коробки, наблюдали за справляющими нужду толстожопыми феями леса в панамах. А по утрам тот же автобус отправлялся обратно к подземке, но сперва приходилось выстоять очередь с уже родными сердцу таджиками и дотянувшими до рассвета старушками.
В метро я забывал о всяких проблемах, потому что с гордостью читал журнал «Коммерсант.Власть». Пассажиры без интереса разглядывали меня и обложку, зевали и отворачивались, предпочитая получать свежую информационную лапшу исключительно через проводные наушники. Я доезжал до станции «Чистые пруды», выходил к окружающим вестибюль ларькам, пахнущим шаурмой и гостями столицы, и той самой шаурмой из рук гостей пробавлялся. Мне предстоял скучный рабочий день в юридической конторке, скрывающейся от органов в Потаповском переулке. За обедом я шел в «Золотую Воблу», своим шумом олицетворяющую душу Покровки. Там подавали пельмени и димедрольное пиво в суровых рамках бизнес-ланча. Я пил, дурнел и напрочь прощал себе невзгоды прошлого дня, до боли похожего на предстоящий. Москва помогала.
Уже после армии я решил освоить Замоскворечье. Офис ныне исчезнувшей моей партии гордо стоял на Пятницкой, а рядом в «Корчме» подавали самую лучшую в мире горилку. К слову, там же армяне с ювелирной улыбкой продавали из-под полы заморские сигареты «Американ Спирит» и «Кэмел» в мягкой пачке. Я покуривал, шел к Третьяковке, затем топтался у лавочек на Болотной, где часто прогуливались девушки в маленьких пестрых юбках. Если ночь требовала любви, я брал очередную невесту под ручку и вел в мотель с нежным именем «Подушкин». Там каждый номер был приспособлен для утех, но того же не могу сказать о психике невест. Пожалуй, поэтому ни с одной из них не срослось до конца, но случилось до того искомое забытие: мне больше не снились прапорщик Правдиков, летящий в меня металлический табурет и косточки в рыбе на ужин.
Приходилось мытарствовать в барах Мясницкой. Город помог споймать первые деньги, и я позволял себе «Гиннесс» по пятницам.
Там же писал первые очерки о безвременно умерших проститутках, а потом отправлялся к их выжившим копиям. Те адреса давно забыты, но в дебрях Лубянки до сих пор можно найти выцветшие таблички «Массаж с хэппи-эндом». Впрочем, больше воспоминаний оставила «Одесса-Мама» с ее котлетами и форшмаком. А еще Колокольников переулок, в котором почему-то думалось о прекрасном. На Чистых же прудах зачастую происходили грязные шабаши, от которых сейчас не осталось и следа. Разве что редкий, но очень интеллигентный бомж с ностальгией почешет затылок, посмотрит в даль ушедших времен и отправится завтракать в «Бобры и Утки». Вечером вместе с ним мы пойдем в «Современник», чтобы смотреть на что-то почти запрещенное.
Впрочем, о Китай-городе, Солянке, Хитровке, Покровке и Маросейке не скажешь лучше, чем писал Гиляровский. Я же фанатом этих районов никогда не являлся: где-то там заслужил перелом носа, проиграл выборы и оглядывался на квартиру бывшей. Обо всем об этом давно хотелось забыть, с чем мне помогла головокружительная влюбленность в Пресню. Ей предшествовали приключения в Новой Москве близ Совхоза имени Ленина: там я уводил чужую жену, воспитывал совсем родных пацанят, ел курицу-гриль и смотрел в кинозале на трезвого Сашу Петрова в образе Гоголя. А еще в поселке Московский бывал настоящий контактный зоопарк, но ослик скопытился, и фанатам зверей пришлось переехать.
Пресня. На улице Литвина-Седого близ Красногвардейских прудов началась моя новая жизнь. Я бегал по утрам, наслаждаясь парком, утками и тыльной частью бегущих за счастьем спортсменок. Я кричал им: «От себя не убежишь», мы пили кофе и даже иногда целовались. Но потом в доме начался капитальный ремонт, и гостями моей старой однушки стали подвальные блохи. Они кусали только меня, потому что кровь горяча алкоголем. Мои дети и мать их от блох предательски не страдали. Тем не менее нам пришлось съехать поближе к метро на улицу Анатолия Живова. Рядом располагалась управа, где я подрабатывал то ли советником, то ли юристом.
О политике же говорить приходилось в парке «Красная Пресня». Там подавали отменные хот-доги и яблочки в карамели. Но я почему-то всегда был голодный. И молодой.
Вскоре Москва помогла мне забыть о чужих женах, заработать первый миллион и маленькую онкологию. Излечившись на Беговой, я отправился жить в одиночестве на просторы Гагаринского переулка. Мой кирпичный дом окружали древние церкви, и малиновый звон стал моим любимым будильником. Бывало, по выходным я коррумпировал звонаря, чтобы он не слишком уж расходился. Но, проснувшись, исправно молился, ставил свечи по случаю и предписаниям врача, не забывал никогда о душе. Все дурные мысли болтались за пределами Хамовников, а тут — ресторан «Воронеж», дом с рюмкой, «Ваниль» и любимая мною Пречистенка. Там было вкусно гулять, в лучший день на пути встречался музыкант Шнуров. С ним мы шли сквозь Остоженку к набережной и рубились в домино на диванах «Пьяцца Итальяна». Все бандиты вокруг нам завидовали, особенно когда мы кричали «Рыба!» и говорили о книгах Бориса Виана.
А потом я полюбил театры и забыл вообще обо всем. За три дня до Нового года лучший друг привел меня в Большой на «Щелкунчика». Там у всех, конечно, были очень важные морды, дорогие платья, а детям полагались сменные туфельки. Я смотрел величайший балет и чувствовал себя частью чего-то большего: я как будто кусочек стейка в огромном и теплом рту. А после мы отправились в ближайший ресторан с оригинальным названием «Большой», где нам подавали утку с брусникой и вкусную французскую водку. За билет полагалась скидка 10%, но мне не пришлось платить. Свои же кровные я прогулял к вечеру в «Метрополе», где ввязался в спор с двумя темнокожими девушками. Впрочем, именно они стали спонсором одной из самых необычных ночей.
Потом МХТ, Театр на Бронной и, конечно, покойный Гоголь-Центр. В последнем я впервые влюбился в актрису, с которой спустя пять лет прожил самые сумасшедшие полтора года моей жизни. Там же сцену топтал Богомолов, казавшийся мне тогда бесталанным, а сейчас очень даже сойдет. В Камергерском переулке часто посещали студенческий театр, курс мастера Писарева. Однажды молодежь давала «Ромео и Джульетту» без слов под «Пинк Флойд». Я тогда трижды прослезился, написал пять рассказов и мечтал о ночи с Джульеттой. Сейчас она выросла, остриглась под мальчика и переучивается на режиссера. А я знаю почти всех ведущих актеров столичных театров: с ними весело выпивать и играть в «шляпу». В театре же на Таганке можно влюбиться сразу в трех роскошных женщин: Старшенбаум, Ребенок и Исакову. Впрочем, лучше коснуться их творчества в случае случая.
Вернемся к улицам: от «золотой мили» я частенько ходил к Патриаршим прудам. Мне нравилось бродить по Большому Афанасьевскому переулку и смотреть на дом с большим черным Котом Бегемотом. В нем жила моя приятельница-оппозиционерка Люська. Иногда мы вместе ходили в легендарный ресторан «Дом 12», где на веранде собирался весь свет темнейших сторон Москвы. Михаил Ефремов часто гадал нам на книге, а потом мы тащили его до дома в Плотниковом переулке. Там же располагался его любимый паб «Улисс» — тогда я еще не знал, что он назван в честь произведения, которое напрочь поменяет мое разбитое хроническим похмельем сознание. Впрочем, в «Доме 12» круглые сутки я позволял себе поправить здоровье, съесть котлету по-киевски, любоваться на черешню, закусывать совиньон сыром с плесенью. Там же обитали малоизвестные актрисы, с которыми я зачем-то спал для коллекции. На что-то большее не были годны они, а быть может, и сам я.
Когда водились оранжевые купюры, я поднимался на крышу упомянутого выше «Воронежа». Там всегда делал один и тот же заказ: суп с потрошками без потрошков, одну котлету из цыпленка (соус отдельно), жареную картошку, сто пятьдесят грамм иностранной водки, стакан молока и горсть голубики. Зимой же меня принимал третий этаж ресторана, где играет до сих минут пианист Сергей. Он выстукивал ноты, а я на весь зал напевал «Москву» Магомаева, потом приходилось играть с кем-то в шахматы или вовсе обещаться к женитьбе. Однажды глупая девушка фотографировала не храм Христа, а его отражение в окне. Я засмеялся, поправил ее, а после мы прожили целый год и чуть не спились. Пожалуй, она и сейчас забавляется тыквенным латте где-то возле «Антипы».
Хорошенько забыться можно и по бульварам. Сотни раз я вставал на камушки Гоголевского, оставлял за спиной лодку Шолохова вместе с лошадиными головами, шел к Арбату, где ненавидел гнусавых уличных певцов и тешил пузо сосисками в тесте, изготовленными в кинотеатре «Художественный». На Никитском бульваре высокомерно ругали режим в «Жан-Жаке» те лица, кого в наш день и в стране не увидишь. Дальше столь же либеральные «Дети райка», которых снесли к чертовой матери. Или не снесли, а снеслись сами, Бог с ними. И вот перед глазами монументальное здание ТАСС, читаю: «Ксения Собчак заявила…» Дальше уже не читаю, потому как иногда лучше и не кончать начатое. На Тверском бульваре вечные ярмарки, фестивали цветов и варенья, средневековые реконструкции и мороженое, которое красивая азиатка окунает в чан с шоколадом. И вот он: легендарный ресторан «Пушкинъ».
Чего только не случалось в зале «Библиотека», а потом и на первом этаже местечка Деллоса. Когда-то туда оптом завозили китайцев, и днем можно было выучить ныне модный язык, восхищающийся груздями и бифштексом. К вечеру сюда могли заглянуть и дамы с ожидаемой социальной ответственностью: однажды я вздумал угостить таких шампанским, с уверенностью решив, что все эти дамы просто так и бесплатно в меня влюблены, ведь смотрели с любовью. Но официант, иммерсивный артист общепита, остановил меня: «Это всё проститутки, сударь. Не нужно». Другим днем я изрядно матерился, так как из меню вывели клюкву в сахаре — тот же кравчий молвил: «Досадно, сударь, досадно». А однажды меня выворачивало в уборной накануне встреч с избирателями, и метрдотель услужливо положила махровое полотенце близ унитаза, чтобы «коленки у сударя не болели».
Ох уж этот «Пушкинъ», где каждый проходимец по типу меня может стать настоящим сударем. Это праздник, который всегда со мной и с Москвой.
Хамовники я покинул в 2022 году и переехал в место, где соединяются глупость и мечта, — Патриаршие. Некогда тихий квартал, воспетый Булгаковым, превратился в центр жизни тех, у кого и вовсе жизни не случалось. Я отчетливо помню ощущения от первой встречи с Патриками, после которой позвонил главной женщине жизни и с дрожью в голосе произнес: «Мама, ты не представляешь, какие бывают женщины».
Когда школьная уборщица тетя Зоя говорила мне: «Мишка, девки тебя погубят», она абсолютно точно имела в виду девушек с Патриарших.
Здешние места — настоящий ЦУМ в мире слабого пола. Кровожадные особи класса «люкс» ежедневно выгуливают покупки, губы и попы, с остервенением накачанные под присмотром любовника-тренера. Даже в лютый мороз из нежнейших шубок вываливаются напрочь холодные изнутри женщины, от которых мужское либидо за секунды летает по рельсам американских горок. Летом же тут почти не принято одеваться — три часа на веранде местного ресторана равносильны годовому абонементу лучшего порносайта.
Я люблю Патриаршие, хоть и скажут, что это вычурно и банально. Это сказочная деревня посреди главного мегаполиса мира. В «Уильямсе» я впервые встретил покойного старика Багирова. Мы пили виски, он курил сигарету и случайно стряхнул пепел на длинноногую девушку, сидящую у нас в коротких мужицких ногах. Она возмутилась, я ретировался в клозет, где долго натирал руки кремом, чтобы не застать конфликт. По возвращении Эдик уже договаривался о сексе втроем у него дома на Рублевке, девушка была агрессивно не против. Я испугался, и зря: таких приключений сто раз не бывает. В «Уильямсе» же за тем самым круглым столом в окошке я написал лучшее из того, что мой читатель льстиво называет «рассказы».
В желтой комнате местного бара «Хэппи Энд» у меня случилась первая топ-модель, с которой я прожил три дня. Моя писательская квартирка площадью 25 квадратов располагалась прямо на углу Малой Бронной и Спиридоньевского переулка. Там, под крики пьяного города, мы три ночи пытались сделать голубоглазых детей, но все происходит впустую, когда без любви. Современные «писатели», оскорбляющие нас отсутствием явных и скрытых талантов, скажут: на Патриарших любви и не сыщешь. Они же болтают пером, что в Москве не бывает высокого чувства. Я бы их матернул, и скажу прямо вслух, прямо здесь, у печатной машинки на балконе ресторанчика «Маритоццо»: любви здесь полно, просто скудный любить не умеет. Для моей же широкой души подходили миллионы из чувств, просто с той моделью за плотской химией лучшего не случилось. Так и вся Москва: любит тех, кто умеет любить. Бесталанных безбожно сношает. Но забудем об этом.
Одно из болезненных расставаний я переживал в «Маме Туте». Рот давился хинкалями, слезы капали в чачу. Официантки смотрели за мной, будто я им родной и немного больной. На Патриарших вообще принято дружить с персоналом тех мест, где на душу льется вино. Гостеприимны и в австралийской пещере Cutta Cutta, а в «Пинче» и вовсе часто угощают кофиём с коньяком. Для баланса, минуя Козихинский, я бреду к «Циникам» за здоровым десертом. Потом стою у синагоги, смотрю на «Аист», бабочкой соскальзываю по блестящим ногам местных девушек с сумками по цене моей почки. Дворами попадаю в Гранатный, сквозь арку и в храм, где венчались Пушкин и Гончарова. А потом можно и на Поварскую, в Центральный Дом литераторов и одноименный ресторан. Но прежде надо прилично одеться. Без приличий и в поисках женщин лучше нос показать в «Биг Вайн Фрикс» — там и танцы, и виски, и даже клубника в ненастную пору.
Впрочем, на Патриарших я прожил недолго. Нет, я не утратил любви к району, просто с возрастом стал ценить сон, пусть пьяным, с кошмарами, но в тишине.
За этим сбежал на Тишинскую площадь, где до сих пор забываюсь от мест, где можно забыться. Сквозь дюжину минут ноги вновь приносят меня в «Эсстетик», где я потребляю две «дуни» — бармен Саманта с невероятно красивыми губами наливает заветную самогонку без слов. На бокал «Лансона» заглядываю в Kynsi, самый лучший салон красоты во вселенной. Там всегда можно встретить уютно ухоженных женщин, уважающих стиль и московских писателей. Затем я хватаю заряженный творчеством ноутбук и бегу к «Ритцу», на крышу которого можно добраться сквозь толпы арабов. Там любимый ресторан «О2» и совсем уж невероятный вид на Москву. Когда я сомневаюсь в исходе свидания, то беру с собой женщину, плод и источник сомнений. Женщина смотрит закат и уже через час покорно снимает одежду. Так работает и опьяняет Москва.
За случайной романтикой я зачастую ползу в сад «Эрмитаж». Вот уж где самая бесшабашная и творческая публика, от операторов до театральных критиков с кислыми щами. Именно здесь, на «Веранде 32.05», загораются будущие каннские львы, героини отечественных модных сериалов и даже никому не нужные тренеры по актерскому мастерству. На траве, под пледами, с джин-тоником в руках там кипит настоящая дистиллированная жизнь, которую люди постарше ласково называют молодостью. Ну а если закроется сад, а вакантное место в постели до сих пор не занято, можно отправиться в «Игги Паб» на Большую Никитскую. Там издревле водятся юные авантюристки, готовые к самым крутым виражам и минутным приключениям. Таких я называю «Платиновая коллекция Игги Паба». Впрочем, главное в таких делах — безопасность.
На Петровке теперь существует не только полиция. Впрочем, именно благодаря слугам закона здесь не шумят моторы патриарших аборигенов. Прямиком в Петровском переулке живет один из старейших столичных театров, когда-то именуемый Корша, а теперь зачем-то Театр Наций. Там играет Завулон из «Дневного дозора», вместе с ним еще три десятка почти постоянных персонажей, не сложившихся в труппу. Застать там можно и спектакли великого Могучего, после которых прямая дорога во Францию — ресторанчик L’Atelier на той самой Петровке. Здесь прекрасные Настя и Аннеля готовят луковый суп, принимают гостей, а однажды за соседним столом была замечена настоящая Сабина Ахмедова. Короче, тронуть взглядом эффектных женщин и смурных байкеров можно именно в «ателье».
Забыть зиму поможет «Узбекистан». Летать не люблю, а значит, шагаю по Неглинной, где расположен один из самых старых ресторанов столицы. Там подают лучший в городе плов, чебуреки и ачучук с острым перцем. Интерьер, который моя подруга, бывшая редактор одного из моднейших журналов, назвала «незабываемый чеченский ампир», обустраивали те же творцы, что и строили дворец президента Узбекистана. Здесь танцуют животом и поют музыканты.
Каждый раз, когда я ступаю на красные ковры ресторана, они исполняют мою любимую песню «Зеленоглазое такси». Я плАчу и плачУ за каждую композицию, которых заказываю не меньше десятка. «Узбекистан» повидал и увидит немало великих кутежей.
Модно утрачивать память в гостях у Зарьковых: «Горыныч» и «Икура». Там всегда зависают известные рэперы, честные инфоцыганки и уже пресловутые мною актрисы. Самый вкусный в городе хлеб, и лучшее саке на втором этаже. Если хочется прямо тяжелого люкса, я бегу вслед за кроликом на Смоленскую. White Rabbit открылся мне полгода назад, с тех пор там случались лучшие случки с влюбившимися в мои буквы журналистками и содержанками, по ошибке решившими, что у меня водится рубль. А однажды с веранды ресторана я наблюдал за эротической фотосессией на крыше соседней пятиэтажки. Голая блондинка попала под ливень и смешно поскакала на каблуках по гудрону. Чего не сделаешь ради хорошей анкеты. Да и тело ее впрямь являлось искусством. Но она об этом зачем-то забыла.
Мои мысли о Москве превратились в гастрономический тур. Неискушенный читатель подумает, что это реклама и я утонул в интеграциях. Но любой молодой коренной (и даже совсем молочный) москвич подтвердит, что Москва — это рестораны и бары, за которыми кроются улицы, по которым до них добираемся. Я фанат переулков, бульваров и скверов. Могу вечером гулять возле «Стрелки», а затем по Каменному мосту, чтобы к ночи потешиться пивом в «Белфасте» близ Новокузнецкой. Обожаю бродить по просторам Мещерского парка, где загорают стройные и поглощают блинчики в «Чайной» упитанные москвичи. Там же вечно катается на велосипеде любимая мною красотка по кличке «Ром-баба». Историю имени не раскрою — рискует обидеться.
Москва стала городом, в котором приятно сочинять мечты. А любой город становится миром, если ты в нем кого-нибудь любишь. С утра и до ночи я ловлю кавалькады романтических чувств к каждой плиточке города под ногами. Шикарные женщины, сильные мира в костюмах, безумные юноши на электросамокатах (игрушка Сатаны), почти плюшевые собачонки и, конечно, сам я — это все огромная и напрочь не забываемая мозаика нашей столицы.
Когда-то мне было 17 лет, и я совсем не впервые услышал по радио песню «Город» группы «Танцы Минус». «Это про Москву», — сказала мне мама. «Когда-то я там окажусь», — ответил я. Сейчас я сижу в Level2 у камина, пью виски и слушаю в наушниках заветную музыку и хрип Петкуна, наблюдая за очаровательной загорелой брюнеткой в смешных штанишках. Я уже прокатился в тех самых лимузинах в обнимку с настоящими звездами, нанюхался духов и бензина, но до сих пор не пропал и простуженно продолжаю верить в сказку. Уверен, у каждого, кто чудом попадет в столицу, все эти чудеса впереди. Потому что город — страшная сила. Не забывайте об этом.
Гоpод-сказка, гоpод-мечта,
Попадая в его сети, пpопадаешь навсегда,
Глотая его воздух пpостyд и сквозняков,
С запахом бензина и дорогих духов.