На глазок
Экономисты не лишены чувства юмора и для оценки состояния экономики и благосостояния граждан, помимо математически сложных формул, используют самые разные индикаторы. Например, длину женских юбок. Этот индекс еще в 1926 году предложил профессор Wharton Business School Джордж Тейлор, сравнив размеры этого предмета женского гардероба в начале 1920-х и в Великую депрессию — в первом случае юбки оказались значительно короче.
Тейлор не был бы ученым, если бы не предложил свое объяснение этому феномену: рост экономики приводит к росту доходов, и дамы оказываются в состоянии приобретать такую роскошь, как шелковые чулки, которые потом не хочется прятать под длинной юбкой. Эта логика работает и в новом веке, хотя шелковые чулки давно стали раритетом: длина юбок немок, например, стала зримо уменьшаться в момент выхода экономики страны из кризиса 2008–2009 годов.
Мир моды одарил мир экономики еще тремя индексами: «губной помады» (от главы совета директоров Estée Lauder Леонарда Лаудера), «мужских трусов» (от бывшего главы ФРС США Алана Гринспэна) и «высоты дамских каблуков» (IBM). Выяснилось, что в кризис продажи косметики растут (помада становится альтернативой роскоши, недоступной для большинства), спрос на мужское нижнее белье падает (попытки экономить), а каблуки становятся выше из-за стремления их владелиц уйти от реальности в прямом и переносном смысле слова.
Показателями экономического спада является также «индекс небоскребов» и «индекс числа беременностей». Так, в 1907 году, перед «Банковской паникой», в Нью-Йорке появились Singer Building и Met Life Tower, перед началом Великой депрессии — Empire State Building, Chrysler Building и небоскреб на Уолл-стрит, 40, а нефтяной кризис 1973 года обогатил карту финансовой столицы мира Уиллис-тауэром и Всемирным торговым центром.
Сейчас тем, кто верит в точность этого метода, впору считать небоскребы на Ближнем Востоке и в Азии. Что же до статистики рождаемости, то, по данным Национального бюро экономических исследований (NBER), число зачатий в США падало до начала трех последних рецессий с завидной регулярностью. То ли природа, то ли обостренное чутье представительниц прекрасного пола…
Какой мерой
Наука экономика оперирует, конечно же, вполне серьезными индикаторами, показывающими уровень развития экономики, главным из которых считается валовый внутренний продукт (ВВП) — стоимость всех произведенных товаров и услуг за год. Более 80 лет назад Конгрессу США его предложил русский эмигрант Саймон Кузнец. В 1971 году ему даже присудили за это открытие Нобелевскую премию: ВВП позволил сравнивать экономическое развитие стран по размерам увеличения добавленной стоимости.
Вслед за этим индексом появился ВВП на душу населения по паритету покупательной способности (ППС), который был призван оценить благосостояние граждан. «Но темпы роста ВВП, его размер или даже его объем в расчете на душу населения не дают представления о том, насколько граждане счастливы, или о том, каковы перспективы экономического развития страны. ВВП — показатель количественный, а сейчас время качественных сдвигов», — пояснил завлабораторией Института прикладных экономических исследований РАНХиГС Александр Абрамов.
Такое мнение подтверждает несовпадение кривых роста экономики и изменения благосостояния граждан. Не говоря уже об их ощущении счастья. Например, лидером Международного индекса счастья (Happy Planet Index) уже который год является Коста-Рика, тогда как Россия — чуть ли не в последних рядах: на 116-м месте из 140. А между тем ВВП на душу населения в России куда выше костариканского — 27 930 международных долларов против менее 20 тыс. Выходит, «бедные» костариканцы счастливее «богатых» россиян?
Экономисты давно поняли, что в столь быстро меняющемся мире ни один индикатор, даже самый хороший, не может долго служить мерилом ситуации. И для определения того, что творится в экономике, ВВП уже недостаточно. К такому выводу пришли ровно тогда, когда Кузнецу вручали в Стокгольме награду. Американцы Уильям Нордхаус и Джеймс Тобин годом позже предложили модифицировать ВВП, учитывая при его подсчетах экологические аспекты и использование природных ресурсов. Их последователи пошли еще дальше, предложив включить еще и социальные факторы — так в 1989 году появился Индекс устойчивого экономического благосостояния (ISEW) — детище Германа Дэйли и Джона Кобба. А в 1995 году и ISEW ждал «апгрейд» — Индикатор подлинного прогресса (GPI). Широкого распространения за пределами США он не получил, но используется в штатах Мэриленд и Орегон, а в Вермонте повышение GPI на 5% стало целью экономического развития территории.
На все лады
В начале 1970-х не только ученые были заняты поиском идеального экономического индикатора. Автором одного из индексов стал... король. Джигме Сингье Вангчук IV, наследовавший трон в Бутане, уже запустил к этому времени на вотчине предков целый ряд кардинальных реформ. В момент его прихода к власти страна находилась в самоизоляции от мира и прогресса: там почти отсутствовали денежное обращение, автомобильные дороги, связь, телефон, электричество.
По велению монарха Бутан вступил в ООН, но индикатор ВВП Вангчуку IV не понравился сразу: «Счастье народа важнее процентов валового внутреннего продукта», — заявил он. И придумал, что следует измерять, — валовое национальное счастье (ВНС). В Бутане стали разрабатывать пятилетние планы и следить за тем, чтобы прогресс не разрушал традиционные ценности.
Изменения должны были быть медленными: автодороги надо строить, но не везде и без ущерба для экологии, въезд туристов следует разрешить, но число виз ограничить и так далее. Вот так шаг за шагом Бутан выбрался из средневековья и вот уже который год демонстрирует стабильный рост экономических показателей. Прежде всего ВНС.
Ученые над бутанским монархом вначале посмеивались, а потом призадумались. Примерно с 1990-х годов в мире начался поиск новых индикаторов, отражающих не развитие экономики в целом, а качество жизни граждан. Главное, чтобы они не сводились только к уровню доходов, зарплат и цен, и тем более только к росту ВВП. Одним из таких новых показателей стал Индекс инклюзивного развития (Inclusive Development Index). При расчетах IDI учитываются 12 показателей — ВВП на душу населения, занятость, уровень бедности, производительность труда, госдолг и так далее. Больше половины из них — не экономические, а социальные.
В этом же направлении работали и создатели другого индекса — Глобальной конкурентоспособности: тут учитываются институциональная среда, независимость правосудия, доверие людей к правительству, отсутствие фаворитизма в принятии решений, соблюдение прав инвесторов, доверие предпринимателей к правоохранительной системе и т.д.
А еще экономисты придумали Индекс человеческого развития (ИЧР). При его расчетах оценивается уровень жизни (валовый национальный доход (ВНД) на душу населения), грамотности, ожидаемая продолжительность обучения и жизни. Спустя 20 лет к числу показателей прибавились социально-экономическое неравенство, Индекс гендерного неравенства (ИГН) и Индекс многомерной бедности (ИМБ).
Неравное счастье
Впрочем, судить о состоянии дел в экономике можно не только по шутливым или сложносоставным индикаторам. В определенных ситуациях в роли лакмусовой бумажки может выступать и какой-то один показатель. В прошлом году, например, сотрудник кафедры экономической теории Санкт-Петербургского госуниверситета Олег Дроздов предложил использовать для анализа долю услуг в потребительских расходах («Научные труды ВЭО», №224, 2020). По его расчетам, доля услуг растет во времена экономического оптимизма. Причем у всех групп населения. Если она падает или растет у разных групп неравномерно, в экономике и обществе проблемы. В последние годы доля услуг падала у малоимущих россиян и росла у богатых.
«Современная Россия — впечатляющий пример расширения линии разлома в потреблении разных групп населения. Можно утверждать, что возникла «ловушка чрезмерного дохода». Для этого феномена характерно купирование каналов «просачивания богатства», что препятствует выравниванию возможностей для развития человека», — резюмировал Дроздов.
Олег Дроздов
Сотрудник кафедры экономической теории Санкт-Петербургского госуниверситета
«Я бы ориентировался не на долю услуг, а на такой показатель, как доля стоимости продуктов питания в потребительской корзине. Сегодня он составляет в среднем 37–38% от доходов. Проблема в том, что чем меньше зарабатывает россиянин, тем выше этот процент: у малоимущих, находящихся на черте прожиточного минимума, расходы на продукты составляют половину дохода, а то и превышают его, тогда как у богатых россиян аналогичный показатель — не более 15%», — убежден директор Центра конъюнктурных исследований ИСИЭЗ НИУ ВШЭ Георгий Остапкович.
Еще один значимый фактор, который сказывается на ощущении благополучия, по его словам, — уровень неравенства: «Любая социальная турбулентность всегда имеет в своей основе усиление неравенства и бедности». Проблема в том, что неравенство — упрямый показатель, с трудом изменяющийся даже при росте ВВП на душу населения. И все потому, что неравенство формируется вместе со всей системой общественных институтов, отсюда его устойчивость.
Чтобы изменить уровень неравенства, нужна реформа собственности, перераспределение доходов и выход в постиндустриальное общество, где главным критерием благополучия становится не благосостояние, а счастье. Ощущения последнего, как показали исследования лауреатов Нобелевской премии Канемана и Дитона, напрямую не зависит от уровня доходов.
По достижении определенной для каждой страны отметки в доходах эмоциональное ощущение счастья граждан не растет, в отличие от их удовлетворенности жизнью. Так что «уровень счастья» в обществе в какой-то степени постоянен («парадокс Истерлина»), как и уровень неравенства. Но, в отличие от неравенства, он может меняться со временем у разных социальных групп. Весь вопрос, в какую сторону и как сильно? Потребуются новые индикаторы...