«Психическая разрядка»

О летоисчислении

Прежде чем поговорить о том, как праздновали Рождество и Новый год до революции, стоит коротко обсудить, что с этими праздниками произошло при большевиках. До 1918 года новогодние праздники отмечали в непривычном для современных граждан России порядке — сначала Рождество Христово венчало Рождественский пост, а уже через неделю праздновали Новый год. И именно Рождество было более важным, народным праздником — подавляющее большинство жителей Российской Империи исповедовали православие. Но Новый год тоже отмечали широко, особенно в городах.

Страна жила по юлианскому календарю, который приняли в Римской империи еще при Юлии Цезаре, в 45 году до нашей эры. В 1582 году в Западной Европе католики начали переходить на григорианский календарь, в России же православные продолжали жить по римскому.

Уже после октября 1917-го, в январе (по старому стилю — в феврале), в России был введен западноевропейский григорианский календарь. Совет народных комиссаров — большевистское правительство — принял это решение «в целях установления в России одинакового почти со всеми культурными народами исчисления времени».

Тогда же из календаря надолго исчез Новый год — его большевики объявили буржуазным праздником. Вместо него к концу 1920-х придумали «Красную вьюгу». Но народной любовью этот праздник не пользовался.

Сам собой возник и Старый Новый год, который сместился на 13 января. Рождество не запрещали праздновать до 1929 года, но на протяжении первого десятилетия советской власти красная пресса на все лады клеймила «контрреволюционное торжество». Обедневшие после гражданской войны люди могли позволить себе купить только маленькие, настольные елочки. В конце 1924 года «Красная газета» писала, что «на базарах почти не видно елок — мало становится бессознательных людей».

Вернули празднование Нового года официально только в 1930-х, Рождество же снова стало популярным только во второй половине 1990-х. Так с тех пор и празднуем — сначала Новый год, потом Рождество. В Западной Европе — наоборот.

О рождественской суете

До 1918 года Рождество было главным праздником, которым завершался уходящий год, рассказывают исследователи московской жизни начала прошлого века Андрей Кокорев и Владимир Руга в своей книге «Москва повседневная».

На улицах первопрестольной царило сильнейшее оживление. Витрины магазинов в центре Москвы украшались разнообразными экспозициями: кондитерские выставляли коробки и вазы с конфетами самых разных цветов, будущий ЦУМ — тогда «Мюр и Мерилиз» — устроил германский военный плац, на котором наряженные в мундиры куклы маршировали и занимались гимнастическими упражнениями, в цветочных лавках были выставлены корзины с ландышами, сиренью и цикламенами. Этими цветами украшали рождественские столы «с традиционными гусями и тупомордыми поросятами».

На «Рождественском базаре», открытом на верхнем этаже «Мюра и Мерилиза», продавали игрушки — заводных животных, плюшевых обезьян, дирижабли и аэропланы. На Охотном ряду москвичи запасались продуктами — окороками, гусями и теми самыми тупомордыми поросятами.

Для взрослых москвичей Рождество было праздником хлопотным — нужно было не только приобрести, поторговавшись, угощения и подарки, но и отправить всем родственникам и друзьям поздравительные открытки или визитки с сердечными пожеланиями. В прессе тех лет смеялись, что так перегружают почту — и все равно ездят самостоятельно по гостям, чтобы поздравить с праздником. Были и другие дела.

О елке

Традиция наряжать ель на Рождество и Новый год в России складывалась на протяжении XIX века. Хотя еще Петр I за 100 лет до этого указал наряжать деревья и украшать ворота «ветвями сосновыми и можжевеловыми», в начале 1830-х годов елку воспринимали как «милую немецкую затею» для детей. В конце того же десятилетия рождественские елки стояли в гостиных петербургской знати.

После этого — медленно, но верно — елки начали наряжать и в провинциальных городах. Помещики эту иностранную забаву перенимали неохотно, придерживаясь вместе с крестьянами привычных святочных традиций, в которых никаких елок не было.

В 1860-х годах елки уже были привычным делом, например в усадьбе Толстых — Ясной Поляне. Родственница Льва Толстого Т. А. Кузминская писала в 1863 году: 

Украшали елки тогда свечами и яркими безделушками, а также орехами, пряничными человечками, золочеными гирляндами, а венчала дерево белая фигурка ангела, устремившегося в небеса. Устраивали на Рождество и маскарад. В общем, к началу XX века рождественская елка прочно заняла место обязательного праздничного атрибута.

По немецкому обычаю, елка поначалу наряжалась именно для детей. Дерево с подарками готовили в тайне от малышей, дети до последнего момента не знали, будет ли елка. Двери залы, в которой устанавливали дерево, запирались — для соблюдения секретности. Но, конечно, все дети подглядывали.

Федор Михайлович Достоевский, к слову, был большим поклонником рождественской елочной традиции. Его вторая жена, Анна Григорьевна, вспоминала о елке 1872 года:

В декабре 1908 года русский художник Александр Бенуа отмечал в своей колонке для кадетской газеты «Речь», что елка была «недавней гостьей» — даже «в Германии, на своей родине, она не насчитывала сотни лет».

Рождественское дерево с большой вифлеемской звездой на макушке Бенуа даже нарисовал на обложке одной из важнейших своих работ — «Азбуки в картинах».

Доктор филологических наук Елена Душечкина в своем исследовании русской елки пишет, что многие мемуаристы оставили воспоминания о грандиозном впечатлении, которое оказывала на детей елка, когда двери в залу открывались. Дети разбирали подарки и угощения, которые тоже висели на елке.

Под елкой стоял «старый, заслуженный Дед Мороз в красной шубе с елкой в руках, на вершине которой, воткнутая в подсвечник, горела свечка». На саму елку вешали «куколок, зверей, ангелочков, коробочки, полные конфет, рыбок, блестящие шарики». Подарки же — предварительные, простые: книжки, цветные карандаши, маленькие игрушки — клали не под елку, а на стол, рядом. И это было еще не все — обычно дети вешали на камин чулок, где наутро оказывалось еще больше подарков.

Проводились и общественные елки для детей из всех сословий, и благотворительные елки для бедных семей и сирот. Богатые фамилии устраивали елки для прислуги. Купцы в провинции устраивали елки, «желая дать <…> разумный отдых и развлечение».

Впрочем, утверждает Елена Душечкина, со временем елка переставала быть сюрпризом — дети все-таки и видели елочные базары на площадях, и понимали, что не просто так продаются подарки в роскошно освещенных магазинах.

В годы Первой мировой войны, несмотря на всплеск германофобии, «немецкая» традиция рождественской елки все-таки не была вытеснена — слишком прочно она укоренилась в русской культуре.

О Новом годе

Отмечать наступление Нового года в Москве принято было в ресторанах. Самыми популярными были «Стрельна» и «Яр» — огромные, украшенные экзотическими растениями в кадках залы, рассчитанные на сотни гостей.

В ресторане «Прага» в 1911 году каждой гостье дарили розы, гвоздики и веера, надушенные «парижской новостью» — эссенцией «Коти».

Многие москвичи, погуляв в одном ресторане, мчались на извозчике в другой, а потом и в третий. Такое воспоминание оставил, например, певец Федор Шаляпин:

Случались и нарушения общественного порядка. В «Железнодорожном» ресторане кто-то из загулявших гостей не просто сдирал с елки подарки и украшения, но и выкручивал из гирлянды лампочки. Схожий инцидент произошел и в ресторане «Рим» (там, к слову, елка была украшена и национальными русскими флагами).

Самым популярным был ресторан «Метрополь» — там быстрее всего заканчивались места. Вечеринки в нем устраивались с 1905 года. Московские немцы устраивали застолье в ресторане «Альпийская роза». А главное веселье происходило в легендарном ресторане «У Мартьяныча» в подвале Верхних торговых рядов (сейчас ГУМ) — туда стекались пьяные купцы третьей гильдии и студенты. Количество мест было неограниченно, но по мере заполнения зала в заведение переставали пускать публику.

С 1891 года на Воробьевых горах на Новый год пускали фейерверк — это придумал знаменитый ресторатор Степан Крынкин. Огни пиротехники были видны со всей Москвы.

Пик празднования Новых годов по своей широте и размаху пришелся на начало 1910-х годов. Уже наступление 1914-го, впрочем, отмечалось чуть скромнее, хотя французского и русского шампанского москвичи выпили 30 тыс. бутылок.

1 января Нового года посвящалось визитам — москвичи, проснувшись, объезжали с новогодними визитами начальство и давали щедрые чаевые швейцарам и лакеям, докладывавшим о посетителях.

Приходилась новогодняя пора на Святки, когда традиционно устраивали маскарад и давали балы. «Современная Москва знает два сорта балов и танцевальных вечеров. Первые — это роскошные балы московской аристократии и купечества, «задаваемые», впрочем, все реже и реже. Вторые — платные, которые устраиваются разными благотворительными обществами и учителями танцев в Благородном собрании и в клубских помещениях», — отмечали хроникеры столичной жизни в 1914 году.

Русский ботаник, будущий академик АН СССР Николай Вавилов оставил 1 января 1913 года в своем дневнике такую запись:

Простота, ясность, равнодушие, воля и покой. И пусть год будет самоценным — не для других, а для себя. Пусть каждый день будет как последний. Именем Пушкина начинаю я этот год. <…> Улучшить самого себя — остальное приложится. Итак, мы начинаем.

Туда же 21-летний Вавилов вписал и цитату из Пушкина: «На свете счастья нет, а есть покой и воля». Впишем и мы.