Чем занимаются «Детские деревни SOS»
Во время Второй мировой войны многие дети потеряли родителей. Работая с сиротами, австрийские педагоги поняли, что самая естественная и действенная помощь — как можно раньше вернуть сиротам ощущение настоящей семьи. Так в послевоенной Австрии появились «Детские деревни SOS» — поселки, где дети могли взрослеть в семейной среде, формируя привязанность к приемным родителям.
Сегодня в международную федерацию «Детские деревни SOS» входит 137 стран, в которых работает 550 Детских деревень. Каждая деревня — сообщество из нескольких семей, где обычно воспитывается по пять-семь детей.
В Россию этот формат привезла журналистка Елена Сергеевна Брускова — при ее содействии в 1996 году открылась первая Детская деревня в Томилино. Сейчас в России действует шесть деревень, а сама организация помогает детям по-разному: поддерживает приемные семьи, запускает инклюзивные образовательные проекты, помогает семьям в кризисе и учит родителей воспитывать и защищать своих детей.
Как и почему дети становятся социальными сиротами
«МН»: Существует стереотип, что если ребенок становится сиротой и попадает в детский дом, это происходит одномоментно. А как на самом деле?
Липницкая: Статистика говорит, что из всех детей, которые находятся в учреждениях, родителей потеряли только 20%, остальные 80% — социальные сироты, то есть у них живы мама, папа или близкие родственники. Одно это говорит о том, что дорога в детский дом достаточно длинная, никого сразу прав не лишают. Все начинается с какого-то небольшого неблагополучия или семейного кризиса: гибели или ухода близких, развода, зависимости или потери работы. Если этот процесс вовремя не поймать и не оказать людям поддержку, проблемы становятся серьезнее.
Первая причина, по которой дети попадают в детские дома и институции в нашей стране, — как правило, алкогольная или наркотическая зависимость у родителей. Вторая — неблагоприятные условия жизни, когда у взрослых буквально нет денег на дрова, нет нормальной работы и потребности детей не могут быть удовлетворены должным образом. Тогда их на какое-то время помещают в приют.
Первые периоды пребывания недолгие. Но если ситуация не меняется, они становятся более длительными. И если опека понимает, что родители не могут справиться с заботой о детях, она инициирует процесс лишения родительских прав.
Тут все очень индивидуально, сложно. Мамы и папы могут болеть и попадать в больницы, и если детей в этот момент оставить не с кем, их отдают в учреждения временного формата. Еще бывает, что молодые люди уезжают из своих поселков или небольших городов, чтобы как-то устроиться в жизни. Если у них есть дети маленького возраста, их могут оставить в доме ребенка, это распространенная практика. Это учреждения не социальной защиты, а здравоохранения, и «родительские» дети находятся там по заявлению. Но, к сожалению, чем дальше родитель, чем меньше и реже встречи.
Процессы, которые называются привязанностью, затухают, мамы и папы могут забывать своих детей и не забирать.
Как устроена профилактика социального сиротства
«МН»: На кого направлена профилактика сиротства — на родителей, которые находятся в кризисной ситуации, или на общество в целом? Как она устроена?
Липницкая: Мы считаем, что это работа с обществом в целом. Наша задача — вовремя оказать поддержку и помощь родителям, независимо от того, в какой ситуации они оказались. Подсказать, как общаться с детьми, как давать обратную связь, как их воспитывать. Но и шире — как реагировать и куда обращаться, например, если мы слышим плач в квартире по соседству или становимся свидетелями неприятных историй.
Все, что помогает укрепить семейные связи, научить быть вместе, получать удовольствие от общения друг с другом, находить ресурсы и понимать, что происходит с тобой самим, — все это считается частью программы профилактики сиротства.
Мы очень много уделяем времени тому, чтобы научить человека понимать причинно-следственные связи кризиса: что произошло, где случился сбой. Затем работаем с состоянием человека. Когда вы переживаете горе, у вас депрессия или кризис, мозг работает по-другому: он не ищет стратегии выхода из ситуации — он, как правило, больше питает нервную клетку. И вам в этом состоянии более или менее комфортно — ведь вы знаете, что происходит. Вот в этот момент важно это состояние отработать и показать родителям и детям, какие у них есть ресурсы для выхода из кризиса.
Но есть и случаи, когда, например, мама совершила ошибку и ее лишили родительских прав. Таким семьям мы помогаем восстановить права и вернуть своих детей.
Ни один ребенок не должен расти в одиночестве, без поддержки.
Очень часто обращаются дети и подростки, которые хотят поговорить на важные для них темы — о самоопределении, ценности, миссии: кто они, как им понять, ради чего родились. Иногда обращаются родители, которые не справляются со сложными отношениями в семье.
«МН»: А если люди не приходят сами? Как вы узнаете о существовании семей, которым нужна помощь? Как технически можно обнаружить первые признаки неблагополучия в доме?
Липницкая: Мы работаем с образовательными учреждениями, школами и колледжами. Если у ребенка есть какие-то проблемы в обучении, они, как правило, связаны и с семейной обстановкой. Мы выходим на родителей, рассказываем, что выявили некоторые трудности, что у них могут быть такие-то причины, даем советы, куда обратиться, — например, к нашему психологу.
«МН»: То есть вы наблюдаете за процессом обучения?
Липницкая: Не совсем. Мы проводим специальные занятия. Например, есть программы по профилактике зависимости, буллинга, жестокого обращения в классе. Педагоги сообщают нам, скажем, что класс сложный, дети сложные, есть такие-то проявления, — и мы начинаем диагностику. Здесь задача — не навешивать ярлыки, а прийти и показать родителям, что есть некая проблема, и ее можно решить.
Никто не любит, когда его учат воспитывать собственных детей. Если мы идем от ребенка, от его статуса, от того, насколько он успешен в школе, люди откликаются лучше.
Но в основном приходят по сарафанному радио — по отзывам семей, которые были у нас на сопровождении, добровольцев со своей историей преодоления кризиса. Благодаря им новые люди понимают, что здесь речь идет про поддержку, а не про порицание или наказание, и обращаются уже без каких-либо тревог.
«МН»: Множество семей существует, скажем так, в «серой зоне». Это семьи, на которые никто не жалуется и которые по внешним признакам не в кризисе, но где происходит, скажем, эмоциональное насилие по отношению к ребенку. Его очень трудно выявить и доказать — особенно если ты и есть этот ребенок. Вот до таких семей реально дотянуться?
Липницкая: Да. Если ребенок видит нас и доверяет, он может прийти сам. И мы продумываем с ним стратегию решения ситуации — естественно, щадяще, исходя из его интересов и соблюдая необходимую конфиденциальность.
Если говорить про специфику работы в больших городах — Санкт-Петербурге, Москве, Казани — у нас очень много семей, которые не претендуют на поддержку государства, имеют сложности с регистрацией и мало информированы о возможностях поддержки. Как правило, дети в таких семьях сидят дома, мало куда записаны — о них никто не знает. В то же время в стране существует явление внутренней миграции: люди меняют адреса, переезжают в мегаполисы, переживают трудности адаптации. Если что-то идет не так, родители часто уходят в употребление [алкоголя или наркотических веществ], а дети остаются зачастую даже голодными. Но это мало кто видит.
Мы стараемся достучаться до них, чтобы они знали, что тоже имеют право на поддержку. И тут опять-таки помогает сообщество волонтерских семей. Те, кто имеют историю преодоления, очень хорошо чувствуют потребности людей, оказавшихся в похожей ситуации.
Почему разовая помощь не работает
«МН»: С развитием социальных сетей о благотворительных проектах стали говорить больше. Люди узнали, как это работает, появились профильные медиа. Как это повлияло на отношение людей к обычной житейской благотворительности? Стали ли мы более отзывчивыми? Или, наоборот, помогаем меньше, потому что теперь нам труднее выбирать?
Липницкая: По моим ощущениям, у нас второй вариант. Очень много разных проектов, очень мало экспертизы. Если вы профессионал, то видя очередные сборы пожертвований, вы понимаете, что это не совсем правильная система. Сбор денег на терапию, которая не поможет ребенку, — это, скорее, поддержание некоего мифа.
Наверное, адресная помощь — полезно, если ребенок болен, если нет дров, нет ремонта в квартире. Но чаще нужна помощь пролонгированная, постоянная. Если речь о сложной ситуации в семье, это может быть история длиной года в три.
Поэтому так важно поддерживать профильные организации. Взносы должны идти на зарплату специалистов: именно они оказывают услуги детям, семьям, родителям. Но до понимания, что это определенный уровень ответственности, а не просто 100 рублей для галочки, обществу еще нужно дорасти. И в просвещение в этой сфере следует вкладываться.
Сейчас мы больше видим поддержку детей, которые имеют особые потребности по здоровью. Это правильно, это важно, конечно же! Но за бортом остаются те, кому помогают мало.
Нам сложно собирать средства на поддержку семей, где есть зависимые. Общество еще считает, что это больше такая духовная проблема — проблема плохого воспитания и невоздержания. «Чего им помогать? Бесполезно».
А именно такие категории клиентов очень сильно нуждаются в поддержке общества, которое могло бы сказать: ты молодец, мы верим, ты справишься, вот тебе наша рука.
Мы переводим деньги на операцию больному ребенку, но когда оказываемся на площадке рядом с точно таким же ребенком, можем не только не помочь, а, наоборот, выразить негативное мнение: плохо себя ведет, раздражает слух или что-то такое. Вот здесь, мне кажется, мы еще не развиты.
Родительство как профессия
«МН»: В 2011 году вы перестали строить новые Детские деревни. Почему?
Липницкая: «Детская деревня SOS» — это так или иначе некое закрытое сообщество. Ребенку лучше в семье. Мы сейчас пересматриваем свои подходы: то, что было хорошо в 1940-х, 1950-х годах, в 2021-м не совсем правильно. Наша миссия — чтобы не было домов ребенка в стране, чтобы дети, которые оказались в ситуации, скажем так, отказа, могли попасть в семью и чтобы им не был нанесен вред, пока ищутся другие способы помощи.
Сейчас мы больше сфокусированы на развитии института профессиональной приемной семьи. Это лучше для ребенка: ни одна институция, ни одна форма не заменит маму, папу, братьев и сестер. Поэтому наша задача — как любого, в общем-то, НКО — дополнить эту сферу, создать новые гибкие формы помощи.
Принцип «всех под одну гребенку» рождает в социальной сфере определенный формализм. Каждая семья, каждый ребенок, каждая мама — уникальны.
«МН»: А есть ли что-то общее у семей, которые к вам обращаются?
Липницкая: Они все мечтали о любви, и эта любовь приходила к ним по-разному. Где-то мужчина мог оставить женщину в ситуации, когда она забеременела и ждала ребенка. Где-то папа стал проявлять себя в насилии. Где-то была любовь, но не вынесли проблем: мужчина ушел в запой, мама тоже начала употреблять. Где-то не справились с появлением ребенка с особыми потребностями.
Есть семьи полные, неполные, многодетные, немногодетные. Но никто не мечтал стать алкоголиком и наркоманом, никто не мечтал быть мамой, которая отказывается от ребенка.
Как травмотерапевт, могу сказать, что когда мы ищем ресурсы, все наши клиентки вспоминают свои романтичные отношения и любовь. Потому что все девочки верят в любовь.
«МН»: Когда мне как маме тяжело, я думаю о том, насколько сильно мы связаны с ребенком. Как будто твое сердце бьется и в нем тоже, — а значит, ты все выдержишь. А как поддерживают себя профессиональные приемные мамы?
Липницкая: Приемный родитель — это все-таки чуть другой формат. Да, любовь, забота, привязанность прекрасны. Но дети сложны, поэтому наша задача — насытить профессиональных родителей знаниями. Чтобы они всегда понимали, почему ребенок так себя повел, так отреагировал, что такое травма, как смотреть и чувствовать, какие бывают триггеры, как на них реагировать.
Мама не одна, ее поддерживают профильные специалисты — психологи, психотерапевты. Нет такого, что к вам пришел ребенок — а вы живете с ним, как получится. Дети трудные — вернее, это дети, которым нелегко. Мы наблюдаем за ними и думаем, каким способом лучше помочь. Каждый год проводим оценку: чего ожидать, какие могут быть дебюты, на какие улучшения рассчитывать.
Естественно, есть инструменты супервизии и поддержки родителей. И мы обязательно учим их элементам самопомощи. У каждого должен быть свой кейс саморегуляции, своя система первой психологической помощи — без этого невозможна работа с такой сложной категорией детей.
«МН»: У вас в команде есть мамы, которые работают по 20 лет. Это 20 лет супервизии?
Липницкая: Это 20 лет супервизии. Мамы же у нас не просто мамы — это наши профессионалы, инструмент, которым мы помогаем детям. Как любой инструмент, они нуждаются в поддержке, заботе и уходе.