Мало какой месяц в отечественной истории овеян такой славой, окутан радостью и омыт слезами, как май 1945 года. Великая Отечественная война подходила к концу. Многомиллионная Красная армия сметала огненным валом немецкие укрепления и города, бои шли уже на улицах Берлина.
Жизнь в советской столице к маю 1945 года уже мало напоминала о тревожной суровости первых военных месяцев. Снежный парад 7 ноября 1941 года остался в прошлом, и теперь в городе (и по всей стране, и на фронте) обсуждали первомайский парад на Красной площади — парад победителей. Уже было вывешено знамя над рейхстагом.
Московский школьник Толя Василивицкий рассказывает, каким был Первомай в том году:
Никогда Москва не была такой прекрасной, как сегодня и вчера. Затемнение снято. На улицах фонари светят «в оба». Народу столько, что пройти трудно, особенно на улице Горького и на Красной площади.
Парад 1 мая, еще до капитуляции Германии, решено было провести из-за фактического поражения гитлеровского рейха. В День международной солидарности трудящихся. К Первомаю немцы контролировали совсем небольшую часть Берлина — Тиргартен и квартал имперской канцелярии с бункером Гитлера.
Взятие очередного города Московский военный округ отмечал артиллерийским салютом.
2 мая писатель Михаил Пришвин отметил в своем дневнике:
Вечером в Москве много стреляли, один раз я подозревал, что взяли Берлин. Но, сосчитав залпы до 20, решил, что нет, не Берлин, мало для Берлина.
18-летний будущий литературовед Вадим Черных 2 мая радовался сообщению о взятии Берлина — его передали по радио. Он вышел из дома и побежал на Красную площадь. «Машины с трудом пробираются через толпу». Был дан салют — 24 залпа.
Черных продолжает: «Грозди ракет, ярких необычайно; и прожектора освещают Спасскую башню. И люди. Нет, они не обнимаются, не поздравляют друг друга, как иногда казалось раньше. Но какая радость, нет — счастье у всех на лицах! Люди даже почти не говорят о Берлине. <…> Вся Москва, все москвичи, не сговариваясь, пришли сюда, к Мавзолею, к Кремлю, к Спасской башне. Людей столько, что они не помещаются все на площади. Народом заполнены Охотный ряд, Центр, Манежная площадь, улица Горького. Отгремели залпы салюта, но люди не идут по домам. Слишком переполняет всех радость».
В мае 1945-го в Москве царила замечательная погода. По воспоминаниям старшего лейтенанта, переводчика группы разведки отдельного полка связи, доктора филологии и специалиста по русской литературе XIX века Петра Пустовойта, в начале мая уже распустились почки на деревьях и повсюду «казалось, будто по-особому пели птицы»:
Я смотрел на московское майское небо, надо мной проносились облака, мягкие, нежные, разноцветные. И меня охватывало счастье, долгожданное, безграничное, за которое было заплачено такой дорогой ценой... Война кончилась.
В газетах москвичи читали сводки ТАСС — например, как к 6 мая войска 2-го Белорусского фронта форсировали пролив Штральзундерфарвассер, заняли множество городов на острове Рюген, а войска 2-го Украинского фронта продвигались в Чехии. «На других участках фронта существенных изменений не было».
Тем временем в прессе уже чувствовалось приближение мирной жизни. Возмущенные читатели на страницах газет жаловались, что в столичных мастерских отсутствуют прейскуранты на услуги и цены оглашаются «с потолка». Управление московского трамвая очень переживает в одной заметке, чтобы трамваи ходили по графику. Вновь открылся пострадавший от «налетов фашистских пиратов» Зоологический музей МГУ на углу Большой Никитской и Моховой улиц: «В нижнем зале выставлены скелеты мамонта, морской коровы и череп голубого полосатика — кита».
Открыл свои двери для посетителей в первомайские дни и московский зоопарк. «В связи с теплой погодой почти все тропические и субтропические животные переведены в летние помещения и загоны». 1 и 2 мая в зоопарке побывало около 100 тыс. посетителей.
И вот 8 мая Германия капитулировала. По радио, рассказывали друг другу москвичи, уже выступали с речами о победе над нацистским рейхом Уинстон Черчилль, Шарль де Голль, Гарри Трумэн. И вот, сразу после полуночи 9 мая, диктор советского радио Юрий Левитан сообщает о капитуляции врага.
Для 16-летней московской школьницы Марины Добрыниной 9 мая — стало самым счастливым днем в году:
Но я не могла тогда писать в дневник, теперь же мне захотелось выразить мысль». <…> Вечереет. Ясный майский день уходит в вечерние покои, и бледно-голубое небо озаряется багровыми лучами заходящего солнца. Ласково улыбаясь, оно нехотя покидает оживленные и шумные московские улицы, посылая свой последний праздничный привет с яркими красными лучами, которые весело сверкают на стеклах многоэтажных домов.
Москва была ярко освещена всеми фонарями — был снят режим светомаскировки, погружавший город во тьму долгие военные годы. Улицы и площади были заполнены ликующими толпами. Отовсюду слышны были поздравления с победой. Поток людей двигался на Красную площадь, где собрались тысячи человек. В воздухе разливался гул разговоров и крики «Ура!»
«Красные, голубые, синие лучи прожекторов огромным серебристым шатром раскинулись в ночном бездонном океане, образуя многоцветный узел над Красной площадью. Стройно высятся башни древнего Кремля, гордо поднимая ввысь рубиновые звезды, под голубым ярким сиянием огромных прожекторов весело сияют купола древнего храма, а зеленые пушистые елки, выстроившиеся ровными рядами часовых у подножия Кремля, отливают голубым серебристым блеском; трепеща алыми знаменами, на темном фоне величественно высится красивое белое здание Большого театра».
Предрассветное небо над весенней Москвой разорвали тысячи красных, зеленых и желтых огней, напоминая о прожекторах, рыскавших во время войны в поисках бомбардировщиков люфтваффе. Светомаскировку отменили 30 мая, и Вадим Черных писал:
Те, кто будут читать эти строчки лет через 10, не поймут нашей радости. Нужно было пережить три с половиной долгих, темных года, когда Москва была задавлена темнотой, когда на улицу не пробивался ни один луч света из окон, наглухо завешанных шторами, чтобы понять это.
Казалось, что никто не спал в ту ночь.
Советский писатель Аркадий Первенцев вспоминал, как на малолитражной машине возвращался с праздничного вечера по улицам утренней Москвы 9 мая:
Без пятнадцати минут пять… Уже народ. У булочной небольшая очередь. На Арбате два милиционера, как сейчас положено, в штанах навыпуск и в желтых толстоподошвенных ботинках — подарок еще Рузвельта, недавно выданных московской милиции. В кино «Черевички», «Эдисон», «Поместный собор Православной церкви», «Кенигсберг» и «В Померании».
По словам красноармейца-техника Электрона Приклонского, в День Победы он вместе с сослуживцами вынужден был пешком добираться с одного конца Москвы до другого. Стены домов были расцвечены множеством красных флагов, вспоминал он.
Большинство встречных москвичей успели приодеться в самое лучшее, наверное, платье. <...> Знакомые и вовсе не знакомые люди поздравляют друг друга, улыбаясь и плача, обнимаются и целуются все подряд, и всюду одни и те же речи: войне конец! Москвичи, обычно вечно спешащие, сегодня никуда не торопятся.
Молодой солдат вспоминал, как перед входом на станцию метро «Белорусская» плясали прямо на мостовой «нарядные девчата»:
Накоротке отплясавшись и расцеловавшись с девушками, торопимся дальше. А над Москвой (мне кажется, что и над всей землей) яркое, весело сияющее солнце.
По пути к станции нас раза два окликнули из распахнутых окон: «А ну, хлопцы, заходи! Гостями дорогими будете, не стесняйтесь! Выпить за Победу надо!» На улицах было много военных и женщин в нарядных платьях.
«Все вежливы, никто не ругается, все смеются. Машины идут, облепленные ребятами со всех сторон. На Красной была такая давка, что мы решили уйти на Манежную. Там народу тоже битком, особенно много у прожекторов», — вспоминал корреспондент газеты «Правда» Лазарь Бронтман. Он отмечал, что люди ждали официального обращения Сталина — и гадали, выступит ли он в 4, 5 или 6 часов вечера.
Наконец, вечером 9 мая, в 21:00, по радио выступил Сталин:
«Наступил великий день победы над Германией. Фашистская Германия, поставленная на колени Красной Армией и войсками наших союзников, признала себя побежденной и объявила безоговорочную капитуляцию. <...> Зная волчью повадку немецких заправил, считающих договора и соглашения пустой бумажкой, мы не имеем основания верить им на слово. Однако сегодня с утра немецкие войска во исполнение акта капитуляции стали в массовом порядке складывать оружие и сдаваться в плен нашим войскам. Это уже не пустая бумажка. Это — действительная капитуляция вооруженных сил Германии».
Но многие это обращение не слышали — гуляли и веселились.
В 22 часа тысяча артиллерийских орудий дала 30 залпов. «Красные, фиолетовые, зеленые и голубые ракеты с оглушительным треском взвились над Москвой и каскадами огненных брызг осыпались над праздничной столицей», — писал журналист газеты «Известия» А. Торчинский.
Как писал Бронтман, в последний раз поднялись над Москвой аэростаты воздушного заграждения. В небе прожектора освещали огромный портрет Сталина, поднятый на тросе аэростата, и такой же громадный красный флаг. После над Красной площадью прошли «дугласы» — американские самолеты, поставленные по ленд-лизу СССР, — и сбросили разноцветные осветительные ракеты.
И снова песни, музыка, приветственные возгласы зазвучали в городе.
В тот первый День Победы люди почти не пользовались общественным транспортом, отмечали газеты. Но московский метрополитен перевез рекордные 2 млн пассажиров — в обычные дни, по данным метро, перевозили 1,6 млн. Огромные очереди в сотни человек стояли у почтамта и всех отделений почты — отправляли телеграммы.
Выступал с концертом Леонид Утесов. «Сегодня нерабочий день — праздник победы. Вечером пойду на Утесова, он сейчас гремит по Москве», — писал в дневнике 18-летний школьник Евсей Пугач.
Писатель Первенцев вспоминал, что ночное выступление Левитана на его друзей не произвело большого впечатления, потому что «еще со вчерашнего дня лондонское радио передавало о капитуляции и приемники ловили это сообщение».
Реакция на Победу у людей поначалу была «непонятной — как-то тихо, как-то сразу все отпустило». Первенцев ехал с вечеринки на автомобиле и невольно смотрел в окно на красные флаги:
Почувствовалась та усталость, которая накоплялась за четыре военных года. Как будто вновь открылись все раны. Ехали по улице после возлияния, и вспоминал Матросова, бросившегося на дот, Сипягина и его новороссийскую могилу, оторванные ноги Вадима Собко и Славы Гаври, Сашу Полозова и многих погибших за эти красные флаги, которые вывешены сегодня на зданиях: Генерального штаба, кино, домов. Сидел неподвижный Гоголь, где-то угадывался Пушкин, рассвет, и чистое небо, и только с востока ползла какая-то косая и быстрая туча, похожая на дым пожарищ...