Глеб Жуков: «Приобретают не только картину, но и флер, возникающий вокруг нее»

— Плёс часто называют местом силы. Вы, прожив здесь три десятка лет, эту силу по-прежнему ощущаете? 

— Разве можно не чувствовать силу города, в котором вырос? Плёс дает и силу, и вдохновение. Здесь все просится на кисть, и ты как-то собираешься, ощущаешь себя более цельным. Плёс — шкатулка, в которой, сколько ни открывай, каждый раз обнаруживаешь что-то новое, прежде тобой невиданное. Это место притяжения для множества интересных людей, связанных с искусством, с которыми легко находить общий язык, ведь они едут за спокойствием и гармонией, то есть находятся на своего рода медитативной волне. 

— Но вы все-таки живете на два города. Почему?

— В Плёсе время словно бы останавливается или вовсе перестает существовать. Чтобы снова ощутить его бег, выбираешься в Москву. А когда запасешься этой энергетикой, возвращаешься в родные места. Мне нравится жить в переменном ритме. Тем более что и в Плёсе происходят интересные события. К примеру, сейчас проходит очень интересная выставка «Левитан, Поленов и Саврасов» из частных собраний. Можно сказать, нам просто повезло, поскольку коллекционеры редко расстаются со своими сокровищами ради выставки в маленьком городе. 

— Для поклонников живописи Плёс крепко-накрепко связан с именем Исаака Левитана. Вам он близок?

— Настолько, что, учась в Ярославском художественном училище, я выбрал темой дипломной работы его психологический портрет. Мне посчастливилось еще застать в живых Аллу Павловну Вавилову — основателя музея Левитана. Она очень помогла с архивами. Мне даже разрешили делать эскизы в комнатах, которые некогда занимал Исаак Ильич. Очень хотелось проникнуть в суть той внутренней сосредоточенности, с которой он работал, понять глубину его связи с природой, всегда производившей на художника настолько сильное впечатление, что он мог расплакаться от нахлынувших чувств. Ну и, конечно, мечталось передать свое отношение к выдающемуся мастеру. В итоге родилась работа маслом, которая вскоре была представлена на моей первой персональной выставке, устроенной именно в доме-музее Левитана, а затем — тоже на персональной, приуроченной в 150-летию художника, но уже в Третьяковской галерее, в палатах XVI века в Лаврушинском переулке. 

— Две персональные выставки подряд — для молодого художника ситуация редкая. Это и было начало самостоятельного пути?

— Да, но у этого начала была предыстория — общение с родителями и их друзьями, с замечательными плёсскими музейщиками. Они дали мне некую прививку на всю жизнь, планку, ниже которой не имеешь права опуститься. Когда почувствовал, что встал на ноги, отправился… в Петербургскую академию художеств имени Репина — «вольничать». 

— Что вас туда повлекло? 

— Система вольнослушательства, возникшая еще при Екатерине Великой, имеет важное преимущество — можно выбрать мастерскую, в которой хочешь заниматься. При традиционном поступлении такая возможность практически отсутствует. А мне хотелось докачать свои «творческие мышцы» под руководством конкретного мастера — друга нашей семьи Николая Блохина. И уже во время учебы в академии я начал стажироваться по линии ЮНЕСКО в Центре современного искусства в Париже. 

— Говорят, Париж у каждого свой. Каким он предстал перед вами?

— Для меня это была своего рода пенсионерская поездка в духе прежней, императорской академии. Бродил по музеям, делал зарисовки, что-то копировал. Общался с такими мастерами, как Александр Данов, Эрик Булатов, Оскар Рабин. Пытался проанализировать какие-то современные тенденции. Конечно, там правит актуальное искусство, а я приверженец классики, но я мог впитывать в себя удивительный город, его свет и палитру. Ездил на пленэры, после которых представил отчетную выставку в мэрии Бордо. Много работал с жанровыми композициями — человек в городском пространстве, — которые у нас бывает очень сложно сделать. Французы — народ раскрепощенный, за ними очень интересно наблюдать, а вот они на тебя внимания не обращают, и ты можешь спокойно фотографировать или делать наброски для будущих работ. Это большое подспорье для художника, которому интересен фигуратив. Я привез из Парижа свойственную ему неповторимую теплую гамму и до сих пор продолжаю так писать. 

— Творчество — ваша семейная традиция?

— Видимо, да. Родители — мои первые учителя. Моего отца можно считать человеком эпохи Возрождения, столько всего он знает и умеет. По первому образованию он архитектор, проектировал и строил здания в Подмосковье и здесь, в Плёсе. В том числе и наш семейный дом. Из архитектуры ушел в ювелирное дело, поступив в знаменитый КУХОМ — училище художественной обработки металла в селе Красное-на-Волге, готовившее специалистов для всех ювелирных предприятий страны. Преподавал в нем, потом стал директором, создал замечательный Красносельский музей ювелирного и народно-прикладного искусства. Экспонаты для него они собирали вместе с мамой, она поступила туда позже. Потом жизнь сделала очередной крутой поворот — отца пригласили создать Музей пейзажа в Плёсе. Так в 1991 году мы здесь и оказались. В то время это была «капсула времени» — город, почти не тронутый туристами. Зато художников здесь было множество — эдакий «Барбизон на Волге». Но и Плёс для отца стал не точкой, а многоточием. В течение 5 лет он был главным художником «Ростовской финифти»: реанимировал завод, налаживал технологию производства. Разрабатывал новые коллекции, кстати, тоже во время стажировки в Париже. Папа обладает редким умением не сетовать на времена, а искать способы встроиться в новые реалии, не потеряв себя. 

— Место для дома он выбирал?

— Да, это одна из лучших видовых точек в городе. Начиналось все как мастерская, однако вскоре стало ясно, что здесь должен стоять настоящий просторный дом. И сейчас тут не одна мастерская, а четыре: офортная со станком (папа раньше много гравюрой занимался), фотолаборатория (это наше с ним общее увлечение), ювелирная, где работают папа, мама и мой старший брат, и моя — художественная. А еще — багетная мастерская и студия для мастер-классов. У каждого есть свой творческий угол. 

— Плёс покоряет своими пейзажами. Это и ваш любимый жанр?

— Живя здесь, невозможно его не любить. Но мне интересен не только пейзаж. Последние лет 15 я очень увлечен цветами. Они дают возможность импровизировать, в таких композициях есть, с моей точки зрения, что-то джазовое. Ты абсолютно свободен — никто же не будет проверять длину листьев или соразмерность лепестков. Классики, кстати, относились к цветочным натюрмортам с некоторой иронией именно из-за этой «вольности». Иногда берусь за графические листы на темы народных гуляний — такие оммажи Архипову и Малявину, или за портрет. Многое зависит от настроения: хочется новых впечатлений — отправляешься в путешествие на поиски неожиданных пейзажей, нужно сбросить накопившуюся усталость — обращаешься к цветам. У меня, если можно так выразиться, «открытая файловая система». Интересно выходить из зоны комфорта — экспериментировать с форматами, работать на стыке техник, материалов, жанров. Уверен, будущее за междисциплинарными направлениями, способными открывать новые горизонты. Сейчас есть мысль попробовать себя в декорационном искусстве — сделать декорации к опере, по примеру Головина и Коровина.

— Вы нередко участвуете в совместных пленэрах. Что приносит вам такой опыт?

— Это прекрасная возможность выйти за границы привычного мира и образа жизни. Крым, Алтай, Новороссийск, Башкирия — удивительные, вдохновляющие места и новые люди вокруг. С совместниках ты раскачиваешь себя через коллег, возникает соревновательный момент, который очень благотворен, порой открываются какие-то перспективы для коллабораций или выходы на интересные проекты и галереи. Но и одиночные поездки я очень люблю. У меня, как и у отца, основной пласт создается в поездках, когда ты обрубаешь концы и какое-то время тебя от работы никто и ничто не отвлекает. С головой погружаешься в процесс, как это было у классиков, и за 2 недели можешь сделать больше, чем дома за несколько месяцев. Кстати, пленэр — это еще и отличный вид спорта, когда ты с этюдником и рюкзаком с материалами пробегаешь по горам больше 6 километров в день, поднимаясь на высоту в 1200 метров. Вот такой «художественный альпинизм». 

— Значительная часть тех, кто приходит на мастер-классы к профессиональным художникам, рисовать практически не умеют. Неужели они рассчитывают за несколько занятий овладеть этим искусством? 

— Как показывает мой опыт, людей, действительно так думающих, очень и очень немного. Они увидели где-то экстравагантные работы каких-то авторов, считающих себя художниками, и решили, что тоже так смогут. Но большинство приходит совсем по другим причинам: реализовать детскую мечту, найти интересное хобби, пообщаться с такими же увлеченными искусством людьми. И для всех это отличный способ повысить насмотренность и узнать что-то, что поможет лучше разбираться в изобразительном искусстве. Я не думал заниматься преподаванием, хотя Ярославское училище готовит как раз художников-педагогов. Но мои родители преподавали, и я пошел по их стопам. Курсы веду с 2009 года, причем не только с практическими занятиями по колористике, композиции и т.п., но и с лекционными по истории искусства, психологии творчества. Обязательно рассказываю о сообществе плёсских художников. Это попытка не столько научить рисовать, что невозможно сделать за несколько занятий, сколько приобщить к прекрасному, помочь научиться понимать сам процесс творчества. И тогда им интереснее ходить по музеям, они начинают иначе воспринимать произведения искусства. Мне очень нравится общение в таком режиме. 

— Что движет сегодня людьми (коллекционеры не в счет), приобретающими произведения искусства?

— Разные причины. Для одних это ключ к дорогим воспоминаниям, для других — эмоции, порожденные произведением, для третьих — повод для общения с художником, для четвертых — вложение средств. А кто-то хочет создать определенную атмосферу в своем жилище или, скажем, уравновесить произведения, доставшиеся по наследству. Кроме того, существует мода, престиж и даже спортивный интерес. 

— Как ваши картины попадают к людям? 

— Мы продаем их сами. Ты можешь хоть целый час показывать свои работы, чтобы человек понял, ради чего ты этим занимаешься, и понял, что он покупает не просто картину, а некую головоломку, с которой ему должно быть интересно общаться. Импрессионизм ведь предполагает некую недосказанность, интригу, требующую подключения новых нейронных связей. Натура для художника — только повод для творчества. Его задача — показать привычные вещи в неожиданном ракурсе, как это делали Тарковский, Пазолини или Торнаторе. Зрителя надо растормошить, но сделать это деликатно, не разрушая важных составляющих его личности. 

— Многие художники считают, что для продвижения своего творчества нужно самому осваивать приемы арт-маркетинга, а не рассчитывать на профессиональных менеджеров, поскольку большинству из них по большому счету все равно, что продавать — предметы искусства, стройматериалы или сантехнику, — это просто бизнес, такой же, как любой другой. Согласны?

— Я как-то не вдавался в мотивы арт-менеджеров. Не было необходимости. Люди приходят к нам в дом, это давно повелось, еще в 1990-х, когда начали приходить группы с круизных теплоходов. Я вырос в этой атмосфере и перенял от родителей подходы к общению с потенциальными покупателями, научился рассказывать о нашем творчестве. Продавать в этом случае получается как дышать. Много раз слышал, что продавать самому негоже — тобой могут манипулировать, но научился отстаивать наши интересы. Известен случай, когда Василий Иванович Суриков, поставив подпись на полотне «Степан Разин», признался своему другу, присутствовавшему при этом, что его роль как художника пока закончена и теперь он купец, потому что должен продать картину, чтобы иметь возможность писать другие и кормить семью. Иметь предпринимательскую жилку важно для художника, но не все ею обладают. Кроме того, продажа своих работ требует времени, и отрывать его надо от творчества. Не все на это готовы. У нас художник может полагаться только на себя, и ему нужно очень быстро бежать, чтобы успевать и творить, и продавать. 

— Интернет-галереи позиционируют себя как оптимальный инструмент для продвижения произведений современного искусства. Насколько он, с вашей точки зрения, эффективен?

— Каждый выбирает свою стратегию. Я не часто действую через интернет-аукционы и галереи. Предпочитаю личное общение, сарафанное радио, соцсети. Ты долго зарабатываешь репутацию, но потом она долго работает на тебя. А на интернет-площадки нередко попадают вещи, созданные не авторами-творцами, а ремесленниками из какой-нибудь условной «китайской деревни». Когда потенциальный покупатель общается с автором вживую, он точно знает, что и почему покупает. Приобретают ведь не только картину, но и флер, который вокруг нее возник. Опыт показывает, что общество начинает возврат к штучному, уникальному, созданному человеческими руками, а не с помощью 3D-принтера. 

— В этом году была запущена всероссийская платформа «ARTISTS/ХУДОЖНИКИ», задача которой — объединить всех участников арт-процесса: творцов, кураторов, галеристов, художественные и образовательные институции, любителей искусства. Насколько такой проект отвечает сегодняшнему состоянию арт-сообщества?

— Это очень своевременная идея. Арт-сообщество сегодня проходит непростой этап трансформации и крайне нуждается в платформе, которая могла бы объединить все его составляющие. Преимущества очевидны — все сектора получают действенный инструмент для общения и сотрудничества. Далеко не все мастера, особенно старшего поколения, умеют пользоваться современными технологиями, а платформа обеспечит им присутствие в арт-пространстве, сделает их «видимыми» для огромного количества самых разных людей, как профессионалов, так и обычных любителей искусства. Тут есть очень важный аспект — нередко после ухода художника из жизни его наследие исчезает или просто уничтожается наследниками, не способными оценить его по достоинству. Особенно часто это случается в провинции. Но если оно будет представлено на платформе, оно продолжит жить в цифровом виде. Наше арт-пространство многообразно и отнюдь не сводится к нескольким десяткам авторов, которые у всех на слуху. Так что платформа может стать бесценным кладезем информации для искусствоведов, историков, краеведов. Главное, чтобы эта экосистема была грамотно выстроена. 

— В обществе не утихает дискуссия вокруг использования нейросетей в изобразительном искусстве. Вы видите в них угрозу человеческому творчеству? 

— Нейросети — всего лишь новый способ аккумулировать информацию. Когда-то для этого служили поверхности скал, потом папирусы, затем книги, фотография, телевидение, интернет. Информации стало слишком много, человек не справляется, вот и облегчил себе жизнь с помощью нейросетей, которые для него быстро соберут и обобщат необходимые сведения. Главное — не путать средство с целью. Люди очень четко улавливают холод от сгенерированной картинки. Она правильна, но бесчувственна. Тепло чувств в произведение вкладывает художник. Генерируя изображение, нейросеть даже не отражает личность того, кто ее обучал, поскольку это делает большая команда. В лучшем случае она в состоянии отразить личность того, кто дал ей задание, и то лишь отчасти. А вот чувствовать сама она не может. Потому я не думаю, что она в состоянии составить серьезную конкуренцию одаренному художнику.

— При обучении искусственного интеллекта используются в том числе и авторские работы, делая актуальной проблему защиты интеллектуальной собственности художника. Видите ли вы какой-то выход из этой ситуации?

— Поиски выхода из нее, на мой взгляд, прерогатива юристов и программистов. Пока ни те ни другие предложить его не могут. Все схемы существуют пока только на словах. Значит, на данном этапе это неизбежно. И неизвестно, как долго он продлится. Художники — разные, для многих использование их работ для обучения ИИ не представляет проблемы. Возможно, я покажусь кому-то слишком резким, но мне кажется, что трястись над авторством свойственно людям, не так много сделавшим. Я в этом отношении разделяю точку зрения Бориса Пастернака — «не стоит создавать архивы, над рукописями трястись». Уверенный в себе художник будет работать на опережение, создавая что-то новое. Для меня это прекрасный стимул больше работать. Важной мне видится другая проблема — уважительного отношения к авторам и их наследию. Необходимо исключить саму возможность искажения или надругательства над творчеством, особенно если речь идет об ушедших великих мастерах, которые уже не в состоянии сами за себя постоять. Но это проблема скорее нравственно-этического, нежели юридического порядка.