Герои всей русской литературы — в особенности разночинского ее периода — постоянно заняты, и не обязательно терактами. Князь Андрей непонятен без участия в комиссии Сперанского, Левин — без хозяйства и книг, ненавидящий праздность фон Корен — без своей зоологии. Праздность — характернейшая черта отрицательного или по крайней мере презираемого героя: пока Базаров работал, «Аркадий сибаритствовал». Онегин, горячо нелюбимый Пушкиным, с первой главы характеризуется исчерпывающе: «Труд упорный / Ему был тошен». Сколь бы ни сочувствовал Обломову сам Гончаров, финальное появление Захара расставляет все акценты: добрый, чистый, неподвижный Обломов губит свою и чужую жизни.
Советская литература изменила немногое — но изменение это было роковым: вообще русское, становясь советским, обычно не меняло вектора на противоположный, но глупело, утрачивало качество. Труд для советского героя — единственное оправдание его бытия, и, как гениально сформулировал Илья Кормильцев, «здесь мерилом работы считают усталость».
Если ты трудишься — все у тебя в порядке, ты вписан в мироздание и можешь ни о чем не беспокоиться
Работа получила в советской литературе чисто количественное измерение: к ней стали относиться так же, как в Госплане. Положительным стал тот герой, который больше всего произвел. Метафизическая суть труда исчезла — он превратился в способ оглушить себя. Если молодой бунтующий герой задавался вопросом «Зачем?» — это он просто мало трудился и коллектив его плохо воспитывал. Работа превратилась в самогипноз, она перестала напоминать о смысле жизни (которого в позднем СССР уж никак не просматривалось) и стала средством забыть о нем. Если ты трудишься — все у тебя в порядке, ты вписан в мироздание и можешь ни о чем не беспокоиться. Само собой, читать об этом было немыслимо.
Кое-какой сдвиг наметился лишь в пятидесятые, когда появился новый производственный роман — не побоюсь этого слова, философский. В последнее время — ради биографического очерка о Галине Николаевой — мне пришлось перечитать двадцать лет не перечитываемую «Битву в пути». При всех минусах этой переломной, во многом еще ученической книги (не забудем, что Николаева была профессиональным врачом и в литературу пришла, когда ей исполнилось 35) она заслуживает звания выдающейся. Противостояние Бахирева и Вальгана никуда не делось: в России даже сегодня полно людей, искренне, по-вальгановски убежденных, что свершения возможны тут только на «мобилизационном», как они это называют, пути. Что единственный способ решить задачу — это довести дело до последней крайности и только тогда, рывком, с пупочной грыжей наконец осуществить трудовой подвиг.
Бахиреву трудовые подвиги не нужны, они у него вот где, и мобилизаций он насмотрелся, и рывками налюбовался. И харизмы он лишен начисто, и рабочие его, в общем, не любят — потому что трудовой подвиг повышал их самооценку, а скучная, рутинная работа по Бахиреву ничем не мотивирована. И неясно, за кем остается последнее слово: думала ли Николаева, начав роман днем смерти Сталина, что со временем будет реабилитирован именно «сталинский менеджмент», именно истощающий страну способ радикальных модернизаций сверху при полном небрежении человеческим капиталом? Многие ведь и сегодня убеждены, что лучшие кадры выковываются при сталиных и вальганах.
Николаева сумела на скучнейшем, казалось бы, производственном материале — который она честно изучала два года — поставить крупнейшую проблему национальной истории. Никакой другой жанр ей не позволил бы этого. И Трифонов не стал бы Трифоновым без «Утоления жажды», и Аксенов немыслим без «Коллег».
В сфере обслуживания, которая якобы выходит на первый план в новом веке, возможны нешуточные страсти
Вы скажете: можно ли написать производственный роман в стране, где почти нет производства? Но вспомним, что об учительском труде в России до сих пор судят по фильмам «Доживем до понедельника» и «Ключ без права передачи» — тогда как труд современного учителя радикально отличается от прежних методик. О врачах судят по прозе Крелина — не по «Интернам» же! А врачи, учителя и, страшно сказать, инженеры никуда не делись, и это благодаря им тут еще работает то, что работает. Можно сколько угодно говорить о постиндустриальной эпохе — до которой Россия еще никоим образом не доросла, поскольку даже индустриальную прожила лишь наполовину — но и в сфере обслуживания, которая якобы выходит на первый план в новом веке, возможны нешуточные страсти. Написал же Илья Штемлер свои нашумевшие романы семидесятых: «Таксопарк», «Универмаг» (правда, ему пришлось во всех этих сферах поработать, как учил классик жанра Артур Хейли).
Сегодня до литераторов и кинематографистов наконец дошло, что герой, не занятый производством ценностей, обречен. Появляются фильмы о людях, чей род занятий влияет на их психологию и мораль. Помимо уже упомянутого, весьма спорного, но очень талантливого романа Букши (от которого последовательно отказались несколько издателей), появился фильм Бориса Хлебникова «Долгая счастливая жизнь», история о фермере, которому не дают жить и работать. Собственно, новый российский производственный фильм либо роман — как раз о том, как человеку, умеющему и любящему делать свое дело, не дают на нем сосредоточиться. Он вынужден отбиваться то от бандитов, то от государства. У нас после долгого перерыва появился серьезный — и отличный! — фильм о школе «Географ глобус пропил». Осенью должна выйти многосерийная «Оттепель» Валерия Тодоровского — фильм не только о том, как в кино пьют и влюбляются, но прежде всего о том, как его делают.
Насколько я знаю, в работе сейчас несколько сценариев о том, как живет современная школа, больница и даже завод. Честное слово, очень интересно было бы глянуть на что-нибудь уральское, вагонзаводское и узнать о том, как там в действительности относятся к бодро рапортующим лоялистам.
У меня в новой книжке — не подумайте, я пишу это все не ради того, чтобы ее анонсировать, поэтому промолчу пока о названии — герои, странствуя по тайге в поисках пропавшего Ан-2, попадают на секретный завод. И все на этом заводе отлично, инженеры идейны, рабочие не пьют, стенгазета выпускается и клуб функционирует. Непонятно только, что этот завод производит: все говорят о загадочном «изделии номер шестнадцать». Только директор приоткрывает завесу тайны, рассказывая главному герою: всякий завод производит сам себя. Атмосферу в городе, биение научной мысли в НИИ, споры в клубе «Под интегралом»... Никакое производство не имеет смысла, если оно не производит людей — единственный настоящий капитал всякого государства, его стратегический запас. Кажется, российское искусство снова догадалось об этом. И если оно сумеет не повторить унизительных советских ошибок, фетишизируя продукт и игнорируя производителя, мы получим новое поколение настоящей прозы и десятки серьезных фильмов о самом главном.
Ведь сделать все, что угодно, можно только со страной, которая ничего не делает сама.